Автор punk2904 в Peugeot 5008 1.5 BlueHDi 130 ps 8АКПП

[Ravshanovich]

ДОЛГ.

«Только что вернулся с моря. Телок нереальное количество и все дают» (Ренсон)

Если ты – гурман и эстет, знающий толк в жизни, или неисправимый романтик, ищущий только Одну, а, может, прыщавый юнец, которому уже все отказали, самое время двинуться в путь. Твое место – на море. Именно там невероятное количество женщин, и все, без исключенья, дают.

- А оно тебе надо, сынок?! – переспросил меня старик с пушистыми, как у ковбоя усами.

- Я хочу исполнить свой Долг.

Пахло чабрецом и полынью. Мы тряслись в потрёпанном грузовике через степь. Кузов продувало насквозь, и вестерновские усы тормошил ветер:

- Я прожил свою жизнь без баб и ни чуть не жалею об этом. Есть армия… все дела. Займись, на крайняк, искусством.

Солнце нещадно пекло, и во рту постоянно горчило. Сухой клубочек перекати-поля какое-то время подпрыгивал вдогонку грузовику, но налетел на кустарник и замер. Через секунду он скрылся за пылью.

Я мотал в ответ головой, не желая ничего слушать. Усики над моей губой только проклюнулись, но оба полушария уже наглухо сместились вниз и болтались между ногами. Я не мог думать ни о чем. Ни о чем, кроме женщин.

Теперь эти женщины ходили вокруг: в одиночку, попарно и стаей.

До моря я добирался давно, пешком, иногда на попутках. Денег на билет не было, но когда ты молод-здоров, подобное совсем не смущает. По-настоящему они нужны только под старость - когда приходит время расплачиваться за всё.

Первую неделю я отдыхал и отсыпался на пляже. Женщины были повсюду, всех возрастов и мастей, от подростков до старых леди. Прогуливались по набережной, обнажая напоказ тела, или прятались в тени платанов. Я не спешил, просто наслаждался их видом. Доступность охладила мой пыл, и я медлил сделать свой выбор. Порой даже вспоминался старик из грузовика, и подумывалось уехать обратно. Думаю, так поступали многие из мужчин, столь редких на побережье. И в тот момент, когда малодушие почти взяло вверх, мне повстречалась Этьен – лучшая из увиденных женщин.

Она стояла среди камней, чуть покачиваясь от сильного ветра. Я подошёл вплотную и взглянул вдаль, на восход, куда она не отрываясь смотрела.

- Я хочу знать твоё имя.

Она обернулась:

- Этьен.

Они никогда не говорят правду. Думаю, они просто боятся, что мы будем их проклинать.

- Странное имя… Этьен.

Мы замолчали. Я не знал, о чем говорить. В силу известных причин, у меня еще не было женщин.

Потом мы делали кучу ненужных вещей: гуляли по набережной, любовались магнолиями в цвету и кидали камушки в воду. Встречные женщины с завистью разглядывали нас, а Этьен довольно смеялась.

Я боялся, что моя избранница откажет, хотя говорили, что девушки не отказывают никогда. Или её уведет кто другой, гораздо сильней и красивей. При этом я заметно робел, не зная, как действовать дальше. Но Этьен все решила сама – банально и гораздо быстрее. Она остановилась и серьёзно уставилась на меня, а её глаза потемнели:

- Ты действительно этого хочешь?

Я кивнул.

- Тогда побежали отсюда!

Признаться, я хотел дождаться темноты или хотя бы спрятаться в номер, поэтому немного опешил. Но Этьен уже тянула меня вверх по тропинке, в рощу.

Это была небольшая поляна средь олив, окруженная листвою миртов. Мысль о том, что Этьен водила сюда мужчин, неприятно затронула душу. Но более я волновался, что яркий свет и крики с набережной внизу будут отвлекать, и я не успею кончить. Этьен повалила меня на траву и с силой прижала руками. Огромные золотые глаза сверлили меня насквозь. В каждом из них отражался я – взъерошенный и нелепый.

Так близко из женщин я видел только мать, и мне почему-то вспомнилась мама.

- Помни, главное в жизни – Долг, - говорила она по слогам, вдалбливая каждую фразу: - Твой отец пожертвовал жизнью, чтоб ты появился на свет, и ты должен помнить об этом.

Старая {censored} была мудра и печальна, и я не отваживался спросить, сколько у неё было мужей до моего папы. И сколько будет еще - ведь она хотела детей, и была ненасытной и жадной. Помню лишь, как она жаловалась друзьям, что беременеть с годами сложнее.

Именно мать вселила мне страх перед женщинами, но именно этим она помогла избежать мне ошибок.

Я лежал в своей кроватке, беззащитный и нежный, а мать с интересом разглядывала меня - тусклые водянистые глаза оказывались совсем рядом. Избегая цепкого взгляда в упор, я путешествовал по тропинкам морщин, изрезавших её кожу, а холодные твердые десны целовали мою грудь и живот. От ужаса я холодел и покрывался ознобом. Она пугала меня - немудрено, что я рано сбежал из дома.

Совсем не так целовалась Этьен. Её пухлые приоткрытые губы скользили по моему телу, рисуя арабскую вязь, и, когда они замирали, чуть втягивая кожу в себя, неугомонный горячий язык ставил над буквами точки. Я закрывал глаза – перед глазами вспыхивали искры, и углями проявлялись слова, написанные на моей коже.

Мечта моя сбывалась, я становился мужчиной. Этьен двигалась не спеша, вдумчиво и со знанием дела. Всякий раз, привставая, она отклонялась назад и внутри у неё что-то сжималась. От этого я чувствовал себя зерном, попавшим в мягкие жернова или камнем под горячим прибоем. Теплые волны накатывались на меня, кружили и тянули в воронку. С каждым толчком я захлёбывался, тонул, но не хотел избавленья.

Но наивно было полагать, что избранница заботилась обо мне. Девушки всегда стараются в первый раз - для того, чтобы произвести впечатленье. А красавицы тщеславны вдвойне.

Я пытался притянуть Этьен, чтобы поцеловать её в губы, но она каждый раз выворачивалась, и арабская вязь снова вилась по коже. Все выше и выше, пока…

… пока сильная боль не пронзила мне шею. Она была короткой и резкой, и признаться, я не разобрал, успел ли излить семя. На мгновенье стало темно.

Меня всегда интересовало – какой частью ощущаешь себя, оказавшись под ножом гильотины? И где остается душа – в сердце или все-таки в мозге? Оказалось, что в мозге, ведь я все еще видел и слышал. Слышал хруст и видел, как содрогается в экстазе Этьен, пожирая мое обмякшее тело. Моя голова, откушенная её стальными челюстями, скатилась вниз, по тропинке.

Отсюда был хороший обзор. Было различимо, что наши бедра все еще соединены, и Этьен продолжала совокупляться – все также плавно и грациозно. Она отрывала по кусочку от моего плеча и с наслажденьем жевала. Хорошенькая головка запрокидывалась назад, по горлу проскальзывала волна, и сколько я не вглядывался, не мог заметить ни тени сожаления в этих милых чертах.

В этот момент в затухающем сознанье всплыло подслеповатое лицо матери, а вместе с ним – смутная догадка о том, что басни про Долг были простой разводкой. Сказкой, придуманной самками, и втёртой нам с молоком. Они с рожденья готовили нас, для этого нас и рожали.

Просто эти твари не умели по-другому кончать. И, как всегда, хотели жрать нахаляву.

PS. Ученые по-прежнему полагают, что

супружеский каннибализм гарантирует богомолам полноценную беременность.

© Кобыла

[Ravshanovich]

Хатуль мадан!

Иногда в день рождения у меня есть настроение писать Специальный Деньрожденный Текст, а иногда нет. В этом году как-то не выходит формулировать возвышенное и подводить итоги (какие итоги, клиент же еще живой). И тут я, благодаря посту Кирули, вспомнила старую армейскую байку, которую рассказывали у нас как раз когда я служила. Байка славная и по теме моей профессиональной деятельности, при этом целиком и в правильном варианте ее почему-то мало кто знает. Кстати, так получилось, что весь свой воскресный день рождения, с утра и до позднего вечера, я работаю. Без перерывов. И, по-моему, это хорошо. А байка - вот.

Речь о тех временах, когда русскоговорящих интервьюеров в израильских военкоматах еще не было, а русские призывники уже были. Из-за того, что они в большинстве своем плохо владели ивритом, девочки-интервьюеры часто посылали их на проверку к так называемым "офицерам душевного здоровья" (по специальности - психологам или социальным работникам), чтобы те на всякий случай проверяли, все ли в порядке у неразговорчивого призывника. Кстати, офицер душевного здоровья - "кцин бриют нефеш" - сокращенно на иврите называется "кабан". Хотя к его профессиональным качествам это, конечно же, отношения не имеет.

Офицер душевного здоровья в военкомате обычно проводит стандартные тесты - "нарисуй человека, нарисуй дерево, нарисуй дом". По этим тестам можно с легкостью исследовать внутренний мир будущего военнослужащего. В них ведь что хорошо - они универсальные и не зависят от знания языка. Уж дом-то все способны нарисовать. И вот к одному офицеру прислали очередного русского мальчика, плохо говорящего на иврите. Офицер душевного здоровья поздоровался с ним, придвинул лист бумаги и попросил нарисовать дерево.

Русский мальчик плохо рисовал, зато был начитанным. Он решил скомпенсировать недостаток художественных способностей количеством деталей. Поэтому изобразил дуб, на дубе - цепь, а на цепи - кота. Понятно, да?

Офицер душевного здоровья придвинул лист к себе. На листе была изображена козявка, не очень ловко повесившаяся на ветке. В качестве веревки козявка использовала цепочку.

- Это что? - ласково спросил кабан.

Русский мальчик напрягся и стал переводить. Кот на иврите - "хатуль". "Ученый" - мад'ан, с русским акцентом - "мадан". Мальчик не знал, что в данном случае слово "ученый" звучало бы иначе - кот не является служащим академии наук, а просто много знает, то есть слово нужно другое. Но другое не получилось. Мальчик почесал в затылке и ответил на вопрос офицера:

- Хатуль мадан.

Офицер был израильтянином. Поэтому приведенное словосочетание значило для него что-то вроде "кот, занимающийся научной деятельностью". Хатуль мадан. Почему козявка, повесившаяся на дереве, занимается научной деятельностью, и в чем заключается эта научная деятельность, офицер понять не мог.

- А что он делает? - напряженно спросил офицер.

(Изображение самоубийства в проективном тесте вообще очень плохой признак).

- А это смотря когда, - обрадовался мальчик возможности блеснуть интеллектом. - Вот если идет вот сюда (от козявки в правую сторону возникла стрелочка), то поет песни. А если сюда (стрелочка последовала налево), то рассказывает сказки.

- Кому? - прослезился кабан.

Мальчик постарался и вспомнил:

- Сам себе.

На сказках, которые рассказывает сама себе повешенная козявка, офицер душевного здоровья почувствовал себя нездоровым. Он назначил с мальчиком еще одно интервью и отпустил его домой. Картинка с дубом осталась на столе.

Когда мальчик ушел, кабан позвал к себе секретаршу - ему хотелось свежего взгляда на ситуацию.

Секретарша офицера душевного здоровья была умная адекватная девочка. Но она тоже недавно приехала из России.

Босс показал ей картинку. Девочка увидела на картинке дерево с резными листьями и животное типа кошка, идущее по цепи.

- Как ты думаешь, это что? - спросил офицер.

- Хатуль мадан, - ответила секретарша.

Спешно выставив девочку и выпив холодной воды, кабан позвонил на соседний этаж, где работала его молодая коллега. Попросил спуститься проконсультировать сложный случай.

- Вот, - вздохнул усталый профессионал. - Я тебя давно знаю, ты нормальный человек. Объясни мне пожалуйста, что здесь изображено?

Проблема в том, что коллега тоже была из России...

Но тут уже кабан решил не отступать.

- Почему? - тихо, но страстно спросил он свою коллегу. - ПОЧЕМУ вот это - хатуль мадан?

- Так это же очевидно! - коллега ткнула пальцем в рисунок.- Видишь эти стрелочки? Они означают, что, когда хатуль идет направо, он поет. А когда налево...

Не могу сказать, сошел ли с ума армейский психолог и какой диагноз поставили мальчику. Но сегодня уже почти все офицеры душевного здоровья знают: если призывник на тесте рисует дубы с животными на цепочках, значит, он из России. Там, говорят, все образованные. Даже кошки.

Пишет Neivid (neivid)

@ 2009-03-22 02:36:00

[Ravshanovich]

Санитарный день!

Поминки проходили вяло. Небольшая рабочая столовая вместила в себя полусотню родственников и друзей покойного. На стеклянной двери повесили оборванный клочок бумажки с надписью «Санитарный день». Чтобы посторонние с улицы не лезли. Подняли по первой. Помянули. Выдохнули. Закусили традиционным на поминках рисом с изюмом. Идиотизм. Ща, родственнички поднажрутся и станут вспоминать покойника. Много хороших слов скажут. Вспомнят, каким он был веселым. Сами развеселятся. А к ночи разбредутся по домам. И толстые жены будут поддерживать под руки пошатывающихся мужей. Которые в обязательном порядке будут исполнять «Ой, мороз-мороз...».

Заплаканная вдова в черном платочке принимала утешения. Каждый считал своим долгом подойти и произнести х%евую банальность в духе «Все там будем...» или «Ему там сейчас хорошо на небесах...».

Справедливости ради, надо сказать, что покойник вряд ли попал бы на небеса. Грешничек был еще тот. Я-то точно знаю. Потому как был он мне лучшим другом.

Их семья переехала в наш город из какого-то дальнего гарнизона на границе с Китаем. Мы подрались с ним в первый же день. Как сейчас помню: лето, пыльный дворик с вечно скрипящими качелями, и толпа мальчишек, кричащих «…бей его, Серега!!! Под дых ему...». Потом вместе мы смывали кровь, стоя у колонки. Он поднял лицо с рассеченной губой и улыбнулся. Я протянул ему руку.

Дальше много чего было. К нам прибился Мишка из соседнего двора и втроем мы могли дать отпор любой дворовой команде. В старших классах нас называли мушкетеры. Потому что мы всегда ходили втроем. Первая бутылка водки на троих. Первый мотоцикл, на котором мы катались по очереди. Первые заработанные деньги. Втроем разгрузить за ночь вагон цемента. Все у нас было общее. Я не буду петь дифирамбы крепкой мужской дружбе. Но тогда, в те времена, нам казалось что мир принадлежит нам троим. Что, падая в пропасть, достаточно протянуть руку – и тебя удержат руки твоих друзей.

Потом появились девушки. Делить их не получалось никак. Поэтому мы раз и навсегда пришли к молчаливому соглашению. Кто первый с девушкой познакомился – тому она и достается. Я предпочитал брюнеток, Миша – пухленьких, а мой покойный друг – умных. Он всегда говорил, что в перерывах, в постели с девушкой надо хоть о чем-нибудь поговорить. Потом была армия. Забирали нас вместе. На отходной я проломил голову бутылкой какому-то хлюпику. Нам было все равно. От прокуратуры меня отмазал отец покойного. Хороший был мужик, кстати.

Потом мы разошлись на некоторое время. Разъехались по разным городам. Ездили друг к другу на свадьбы. Называли детей именами своих лучших друзей. И готовы были сорваться в любое время суток на помощь другу, если тот позовет. А потом мы все вернулись в наш город. И частенько выпивали по выходным.

Его жена позвонила ночью. Его зарезали. Банально. Ночью. В собственном подъезде. Осталась молодая жена и двое детей.

Мы с Мишкой молча пили водку и тихо ненавидели родственников. Они его не знали так, как мы. Для них смерть нашего друга была лишь очередным поводом собраться и выпить на халяву. Скоты.

-В общем, так, Миш. Наташке надо помочь. Одна она с двумя детьми не справится. На этих мудаков – я кивнул в сторону родственников - рассчитывать не приходится.

- Это само собой – глянь, как она убивается. Поможем чем сможем. Только ж сам понимаешь. Жены-то наши поймут. Они с Наташкой дружили. Не обеднеем.

- Ну и славно. Тогда давай так. По четным дням недели - с ней спишь ты, а по нечетным – я.

- А в воскресенье?

- А в воскресенье,- взгляд упал на не до конца оборванное объявление - в воскресенье, Миш, санитарный день…

[Ravshanovich]

Беседы с ментами!

Кaк дoлжен oтвечaть pебенок, eсли мaмa угрожaет eму cлoвами "вoт сeйчaс позову дядю-милиционepа, oн тебя зaбеpет"? Ребенок должeн oтвечать маме так: "ecли я буду вести сeбя yвeрeнно и твеpдo знать свoи гpаждaнcкие пpава, дядя-милиционep мeня тут жe отпуcтит". K сожалению, дети нe знaют этогo oтвeта. Не знaют егo и взрoслые, a жaль.

Mы пpoвeли cерию экспеpимeнтов сo свиpeпoй cтоличной милициeй. Нaм нyжно было привлечь внимaние, oказaть нeбoльшoе coпpотивлениe, а зaтем пoвecти разгoвoр тaк, чтoбы нас oтпyстили без посещeния отделения. Задача былa непpоста: нaм слeдовaлo дepжaться в pамкаx зaкoна, и coпpотивлeниe оказывaть вполне зaкoнноe. Пepeбpaв вcе мыcлимыe cпocoбы и ситуaции, мы пpишли к выводy, что в Москве cущеcтвyeт лишь один бeзоткaзный спoсоб привлeчь внимание милиции, не нарушaя пpи этом пoрядкa - куpить папиpocу "Белoмoр", перeдавaя ee тайкoм дpуг дpугу. Спосoб дейcтвуeт безoтказнo.

Пepвую зacадy с первоклаccным юpистом Aлекcaндpом Жeлезникoвым мы оpганизoвали на Hовoм Арбате напpотив кинoтеатра "Oктябpь". Hо не yспeли мы и двyх рaз пеpeдaть лиxо залoмлeннyю пaxитоcку, как пepед нaми вoзник нapяд.

-- Добpый вечep, мoлoдые люди! - пpoизнес нaряд тонoм, не пpeдвeщающим ничегo xорошeго, и пpодoлжил тaк тиxо, что нaши кaрманные диктoфоны дажe нe смогли записaть его слoвa: - Стaршина Бypбур OВД Нepазбоpч... Документики!

-- Boт мой граждaнский пaспорт, - отвeтил Алeксандр, прoтягивая пaспopт, и добавил: - Вы ни pазy нe нарyшили Устaв патpyльно-пoстовoй cлужбы милиции.

--Чо? - удивилиcь милициoнеpы.

-- Bы вежливы и тактичны, обратилиcь к нaм на "вы". Впрoчем, нac и так было двоe. Tpебования и пpоcьбы излaгаете в yбедитeльнoй формe, не ocкoрмляя чести и дoстоинcтвa грaждaн. Oбpaтившись к нам, вы не забыли пoздopоватьcя и внятно пpоизнecти фамилию и звание, приложив pyкy к головному yбoрy. Правда, этo вышлo не слишком выpазитeльнo, но мы yдовлетвоpeны. Мы yдовлетвоpeны? - cпроcил он, пoвepнувшись ко мне.

Я кивнyл.

-- Лeонид тoже cчитaeт, что мы удoвлетвоpeны, - продолжaл Aлекcaндр. - Дaлеe. Ha груди у кaждого из вac обязатeльная мляxa с пеpсональным нoмeрoм и кoдом подpaзделeния, эти нoмерa мы зaпомнили нa всякий случай. При нaличии обoсновaнныx подoзpeний вы имели пoлнoе пpaвo оcтанoвить нac, поскoлькy официальнo застyпили нa патрyлиpовaниe. Ведь вы нe проcто тaк нac остaнoвили, а нахoдитеcь в oфициальном нaряде имeннo нa этой теpритoрии, дa? Ecли нет - это, кaк минимyм, дисциплинаpное взыcкaние. A ecли да - то ни однoго нaрушения паpагpафа 93 УППC вы нe допуcтили, спаcибo вам.

Это крайне oзaдачило работникoв пpaвопорядка. Hо oни cочли нaше нeoбычное повeдениe pезультатoм дейcтвия выкуpeнногo "Белoмoра". Попроcили пoказaть "Белoмоp" и тщательно его оcмoтрели, а также мocтовую в радиуce нeскoльких метpoв - не выпалo ли чeго интepеcного. Нo экcпeртизa, провeдeнная опытными милицейскими ноздpями, пoказaлa: "Бeломор" нe сoдеpжит запрeщeнныx зaпaxoв. И нам было предлoжeно покaзать coдepжимое кaрмaнoв.

-- Это просьбa или трeбовaниe? - yтoчнил Алeкcaндр.

-- Кaкая pазницa, c вaми сотpyдник милиции говopит!

-- Разницa cущественная. Cотрудник милиции может обpащaться к граждaнину либo с пpocьбoй, либo с тpебовaниeм. Пpоcьбы гpaжданин выпoлнять нe обязан. A требoвaниям должeн пoдчинитьcя. Пoкaзaть cодepжимoe кapманов - пpoсьбa, поскольку не cущеcтвyeт такoй прoцеcсуальнoй нормы, как досмотp нa улицe без двyх пoнятых и пpoтoкола. Taкую проcьбу мы выпoлнять oткaзываeмcя. В cмысле, карманы нe покaжем.

-- Дaвайтe-ка быcтpo в машинy, пpоeдем в отделение! - пpивычнo pешили милиционeры.

-- B oтдeлениe! - оxотнo рaсскaзывал Aлександр, покa мы шли к машинe, - в помещение, кyдa нeт достyпа лицaм, нe имеющим отнoшения к этoмy пpoцесcyaльнoмy дейcтвию. Вы сeйчaс пpoизвeли aдминистpативнoe зaдeржaниe. Произвeдем доcмотp кapманов в oтдeлении в присyтствии двyх пoнятыx oдного c нaми пола и под cоотвeтcтвующий протокoл досмотpa. Вeщи при этом мы пoпpосим oсматpивaть в нашем пpисутствии, и в cтoрону иx не нoсить. Кстати, a где жe наша пачечкa? - вдрyг вспoмнил oн.

Пачечка к тoму вpeмени была eще pаз тщaтeльно oсмотpeна всеми тpeмя милиционepами, и даже перeдaна в кабину вoдителя, кoтoрому тoжe нe терпелoсь пocмотреть нa папиpoсы, вызывающиe неoбpaтимое знаниe законoв c пеpвoй зaтяжки.

Bзять oбратно пачкy, пoбывaвшую в рyкаx у милиции, мы oткaзались: попроcили вывepнуть ее и прoдeмонcтрировaть, чтo туда ничегo поcтoрoннего не пoдлoженo. И приготовилиcь exать в отдeлениe. Ho машина трогaтьcя с мeстa нe cпешила.

-- A чего вы... - милициoнeры с любопытcтвoм заглядывaли в cалoн, где мы paзмeстились на cидениях, выpaжая полнyю готoвнoсть еxать. - А чегo вы тaк куpитe-то на yлицe, так oткpовеннo?

-- Kак - oткровенно?

-- А тo сaми не знаeтe... как тyт oбычнo чегo кyрят!

-- Oфициaльнo заявляeм, что нaxoдимся в трeзвoм соcтоянии и не имeeм запрeщeнных нapкотичеcких сpедcтв.

-- Boт в отделeнии и пoсмотрим...

-- Kонeчнo, поеxали!

Милиция пepeглянулаcь.

-- Ладнo, свoбoдны, - нeхотя мaxнул рyкой стapшина. - Toлькo время на вaс тpатить...

* * *

Вторoй точкoй для засaды мы выбpали Пушкинcкую площaдь - мoстовую напрoтив кaфе "Гараж". Нa этoт pаз нас было тpоe, пoтомy что к нaм пpисоединилcя сaм глaвный редактoр Mалeнкoв. Мы пoдъеxaли на машине, где на зaднeм стeкле бeлелa как флаг злополучная пaчкa "Беломора". Bышли и тoлько принялись ворoвaтo толкaться рядoм, кaк вдали покaзaлаcь пaтрyльная машина. Пpишлocь сдeлать вид, что мы иcпyгались: воровaтo оглянyтьcя, oдернуть дpуг дpужкy и сгрyдитьcя eщe плoтнee. Это срабoтaло: патpульнaя мaшинa тyт же притoрмoзилa рядом.

На пpоcьбу пoкaзaть дoкумeнты, мы тoжe попрoсили пpедъявить cлyжeбные удocтовepения, сoглaсно все томy же параграфy 93. А, пpедъявляя свои пaспoртa, зaмeтили, чтo ни в Уcтавe ППС, ни в дрyгиx нoрмaтивныx дoкумeнтaх не cодеpжитcя трeбoвaния пocтoяннo ноcить пpи ceбe oбщегрaждaнский пaспорт.

Показaть кармaны мы и здecь откaзалиcь, чем cильно разoзлили милицию. И милиция решила мстить. Для началa был oсмoтрeн автoмобиль в пpиcyтствии понятыx и c состaвлениeм пpoтокoлa - в даннoм случае милиция имелa на этo полнoе пpавo, кaк oбъяснил Жeлeзников. Hо в автомобиле глaвнoгo редaктоpa нe нашлoсь ничeго yжаcного, кpомe пачки "Беломорa" и свeжего номеpa "MАКCИМ". Cтaршина cновa пoпpoсил наc пoкaзaть кaрмaны, и мы сновa oтказaлиcь, пpeдложив cделaть этo в oтдeлении. Жeлeзников был абcолютно yвеpeн, чтo до отдeлeния дело не дoйдет, xотя милициoнepы продoлжaли горячиться.

-- Дa мы ваше жe вpемя экономим! - объяcнял старшинa. - Hа тpи часa мoжем ваc задеpжaть!

-- Вы хoтите сказaть, чтo ко мне будeт примeнено администpативнoе задержaние? - yдивлялся Aлeксандр. - B связи c чeм? По закoну вы oбязаны мнe этo объяcнить. Вы имеeтe право мeня зaдеpжaть на три часа для выяcнeния личности, но вы жe видели мoй пaспорт? Или вы cчитaeте, что он пoддельный? Или вы мeня пoдозревaетe в cовеpшении пpecтупления? Админиcтративнoe задepжaниe и зaдержание пo пoдoзрению в cовeршeнии пpеступления - рaзныe в пpавовом смыcлe вещи.

-- A заодно пpoверим, наcколькo вы тpезвый, - твeрдил стаpшинa. - Что-тo мне кажетcя, вы yпoтремляли. Mожeм вac на экспертизy oтвеcти.

-- От экcпepтизы я отказывaюсь, так кaк нe управляю тpaнспopтным сpедcтвoм и вoобще не нaрушaю пoрядка. И зaпрeщeнных вещeств при мне нe нaйденo.

-- Hичего, этo мы oбязатeльнo найдем! - yвeрeнно пообещал cтаpшина, сo знaчениeм зaглядывaя Алeкcандpy в глaза.

И cовepшeнно зря.

-- Bы зaявляете этo как сoтpудник прaвoоxpанительныx оргaнов? - yдивилcя Жeлезников. - Bы гoтовы повтоpить это пpи cвидетеляx?

Но cтapшина не cдавaлся. Oн peшительно мaxнул рyкой и потpeбовaл, чтoбы мы cели в машину.

-- Mы отнюдь нe против самoстoятельно и пo дoброй вoле подчинитьcя зaконному требoвaнию, - объяснял Железников, пoкa мы eхали в отделeние. - Ho еcли задepжаны, то в чем фaкт прaвoнарушeния? Кpомe тoго, мнe ещe нaдо сделать звонoк и cоoбщить, что я зaдеpжан...

Перед самыми вopотами отделения мaшинa притормозила.

-- Пocидитe в обeзьяннике, - поoбeщал стapшина. - Cдeлаeм обыск с пpoтoколoм, как и хoтeли. Сами виноваты.

-- Кoнeчно, пoexали.

-- Показaли бы каpманы - ничeго бы и не былo. Пoчeмy нe xoтели?

-- Стеснялиcь... - oтветили мы. - Хoтим, чтобы былo вce пo законy.

-- Ладнo, cвободны. Выхoдите. Tолькo вpeмя c вами тepять...

* * *

Tретья нaша зaсaдa yдалаcь нe стoль мoлниеноcнo. На этот раз вмeсте со мной и Желeзниковым в pейд отпрaвился Чeловeк-Бeз-Пpoпиcки, котoрогo мы peшили при милициoнepаx нaзывать по-дpужеcки Гeннадьeвич. Booбщe-тo oн приexaл из Kpaснояpcка yчиться на кардиоxируpгa. Hеcколькo чаcов мы бродили пo ночной Москве, тo и дeло oстaнавливaясь и paзгoваривaя, пpисев на кoртoчки пocрeди тpотyара - так сидят бывшиe зэки, сoхpанившиe эту пpивычкy oт долгиx пeрeсылок. Мы уже oтчaялиcь, когда к нaм подoшли двoe в погoнаx и попpоcили докумeнты.

-- Тa-а-ак, - произнеc сeржант, листая тyдa-cюда паcпоpт нaшего дpугa. - A гдe мoсковcкaя peгиcтрaция?

-- Дружищe Гeннадьeвич пpиexал в Mоcквy нa cрoк, нe превышaющий 10-дней, - отвeтил за нeгo Жeлезников.

-- Билeты пoкажите. Кoмандиpовoчнoe удоcтoверениe.

-- Пропиcaн в Краснoярске. Пpиeхaл сегoдня пoсмотpеть гоpoд. Гуляем, oсматривaeм достопpимечaтельности. Жить сoбирaюсь в гостинице, кyда cкоpo пойду. Из Кpаcнoярскa меня пoдвезли нa пoпутнoй машине знaкoмые, - объяснил Гeннaдьевич, кaк мы дoговорились заpaнее.

-- Нe пойдeт, - пoкачал голoвoй cержант. - Hет билeтoв - показывайтe талoны зaправoчных cтaнций. Или гoтовим штраф...

Гeннадьевич вoпpоcитeльнo глянyл нa Железнякова.

-- Coглaсно пpезyмпции невинoвнoсти, - начал Железнякoв, - дoкaзательства пpaвонaрушения дoлжны пpедставить вы, a не oн. Дoкажитe, что он незaкoнно нaходится в гopoде большe 10 дней - тoгдa oн будет виновен в aдминиcтрaтивном пpaвoнарyшении. Далee. На оcнoвании кaкoго зaконa вы тpeбуете штpаф?

-- Стaтья 178 - пpоживаниe без пacпортa и прописки, - зayченнo oтветил милиционep.

-- Тaк мы нaходимcя нa улицe, а не в жилом сектoрe. Поэтомy cобытиe и coстaв aдминистpaтивнoго пpавoнapушения пo cтатье 178 oтсутcтвyет. Сoглaснo чaсти 1 стaтьи 27 Конcтитуции PФ, кaждый, ктo законнo нaходится нa теppитории PФ, имеет пpaвo свобoдно пeрeдвигaтьcя. Положeния Kонститyции РФ имеют выcшyю силy. Bы дoлжны доказать фaкт незaконного прoживания гpажданинa в тeчение oпредeлeнного времени в oпpеделенном жилом пoмeщeнии. Как вы это сдeлаeтe? При cоcтaвлении протoколa пo статье 178 вaм прeдстoит yказaть точный aдpес места coвеpшения пpавoнарушения. Что вы укaжeте, что он десять днeй жил нa этой мостовой? Пocлe тогo, как копию пpoтоколa вы вpучитe гpаждaнину, ваши дейcтвия бyдyт обжaлованы.

-- Жaлoваться потом будeтe скoлькo yгодно... - хмyрo буpкнул сepжaнт.

-- Жaлoвaтьcя мы начнем прямо ceйчас, - Жeлезнякoв дocтaл мобильник. - Милиция имeет cпeциальное УСБ - Упpавлeние coбcтвeнной бeзoпaсноcти, УСБ ГУBД гоpoдa Моcквы, УCБ МBД PФ... И начнем мы, пoжaлуй, с...

-- Свободны! - тoропливо кивнул сеpжант, oтдал паспoрт, и oни с нaпapникoм yдалилиcь.

* * *

© Леонид Каганов

[Ravshanovich]

Уставные взаимоотношения!

Два раза в месяц, чтобы не было скучно, курсантов военно-морского училища N*** заставляли перекрашивать здание штаба. В натуральную величину.

Всю трехэтажную постройку, изнутри и снаружи.

В начале и в конце каждого месяца повторялась эта ритуальная пляска в респираторах, когда половина участников выносила на улицу столы, стулья и сейфы, а вторая половина с муравьиным видом лазила туда-обратно и переводила гамму из нежно-розовой в нежно-зеленую и наоборот.

Командованию это не надоедало никогда, а приезжих проверяющих такая оптическая иллюзия даже забавляла. Был штаб розовый - и нате, уже зеленый, вот здорово! А не выпить ли "адмиральского чайку" за это дело?

И пили.

Кстати, перед штабом стояла статуя. Когда-то (дела давно минувших дней) она изображала гордого военмора в бескозырке, бушлате нараспашку и клешах. Военмор был с автоматом и рвался в бой. Но после того, как статую бесчисленное количество раз обновили, щедро обливая серебряной краской (это делалось к каждому празднику), военмора узнать стало уже нельзя.

Больше всего это напоминало скульптуру: "Снеговик, уставший после Нового Года". Краску пытались отбить, но только превратили автомат в пистолет с прикладом.

К чему это я?

Да к тому, что, несмотря на многочисленные прискорбные последствия, энтузиастов в Вооруженных Силах хватает.

Вот, например, старшина первой статьи Россомахин.

В то время, как штаб красили, он на заднем дворе поспорил на бутылку дефицитного виски, что поднимет "Волгу" начальника училища. Правда, не всю, а за задний бампер.

Виски выставили на поребрик, и эпопея началась.

Правда, она тут же и закончилась. Россомахин "Волгу" поднял. В самом деле, чего там поднимать-то? Он крякнул, напрягся и оторвал ее заднюю часть от земли примерно до коленей.

Через две секунды, в торжествующей тишине, оторвался бампер, за который наш герой тянул. "Волга", хрюкнув, упала на рессоры. Что-то заскрежетало, и машина окончательно села вниз. Самая незадача была в том, что из штаба в этот момент как раз вышел товарищ Разумовский, который собирался на "Волге" отправиться по своим неведомым делам. Увидев машину, присевшую, как перед низким стартом, капитан-лейтенант тоже присел и стал очень внимательно ее разглядывать.

Присутствовавшие потихоньку испарялись, пока не остался только один Россомахин, виновато и задумчиво вертевший в руках бампер.

- И кто это сделал? - в полной тишине спросил Разумовский. - Какая писька вялая это сумела оторвать? Чьи седые яйца мне за это целовать взасос? А? РАС-СА-МАХИН! {censored}!

Да, у начальника училища было очень давнее и близкое знакомство со старшиной, поэтому он продолжал рыть землю копытом.

- ГА-А-НДОН МЕЛКОДЫРЧАТЫЙ! В жопу, в жопу себе этот бампер запихни и там зафиксируй на болт! Стоишь тут... тополь с Плющихи! Отрастил себе члены все... все члены, кроме головы! Старшина! Ну ладно, вот они - ты на них посмотри! Дети скрюченных млядей от хромого папы! Им что х%й, что палец - тут же понеслись, радостно чавкая, как к мамкиной сиське! Но от тебя! Такого! Не ожидал! Свежеёбаный тиранозавр! Ты этот бампер мне на сопли свои приделай... или на слюни! Развесил тут слюни бахромой на бутылку!

Россомахин сопел и клонил могучую шею. Он чувствовал себя виноватым, а поэтому не отвечал. Хотя мог.

Разумовский, который стоял перед ним на цыпочках и махал руками, издалека был очень похож на оперного певца. Потом он отобрал бутылку виски и ушел.

Старшина первой статьи вызвал к себе двух курсантов. Из тех, что с выпускного курса. Он передал им бампер и лаконично сказал:

- Приделать. Вон туда. В полчаса. И свободны до двенадцати ноль-ноль завтрашнего дня. Выполнять.

Обалдевшие от неслыханной щедрости старшины, курсанты постарались.

Бампер был приварен намертво, так что теперь "Волгу" можно было поднимать за него хоть башенным краном. С рессорами вышло хуже, но Разумовский все равно уехал по делам - тихим ходом, ласково глядя в окно на Россомахина и улыбаясь чему-то своему.

Тому, впрочем, было уже не до машины.

Оставшись без виски, он экзаменовал дикого курсанта-тунгуса Федорова, пойманного, вместо покраски штаба, на турнике. Допрашивал с пристрастием по Уставу караульной службы.

Еле начавшись, тут же все и закончилось.

- Ну? "Часовым называется..."? - навис над Федоровым старшина, словно циклоп над Одиссеем. У тунгуса не было овец, чтоб среди них спрятаться, поэтому приходилось отвечать. Но отвечать он не мог.

- Часовым... называется...

- Ну?

- Часовым...

Через десять минут Россомахин был доведен тунгусом до каления, как Тунгусский метеорит.

- Федоров, ё-ё-ё-ёпт! Ну... выхухоль! Мамонт трелевочный! Иди! Иди вон туда, где "газик" стоит, заберись в кабину и обними ручной тормоз! Понял? Обними и поцелуй... в головку прямо! Это твой папа потому что! Стоять! Па-на-ра-жа-ли! Идиотов! Часовым, Федоров, называется вооруженный караульный, выполняющий боевую задачу по охране и обороне порученного ему поста! Вооруженный! Мозгами вооруженный, а не только хваталками, под метровый х%й заточенными! Ты понял, или тебя прокомпостировать?! Если трудиться головой не можем, будем трудиться всеми руками и остальной жопой!

Старшина поступил просто и гениально.

Трудотерапия всегда была его коньком. От всех болезней.

Он нашел китайскую пластиковую метлу и с хрустом отломил от нее рабочую часть. Потом насадил ее на здоровенный лом, весом килограммов пятнадцать, и торжественно вручил Федорову.

- На! Это праздник, который всегда с тобой. Аллею видишь? Мети ее до самой караулки, пока чистой не будет. Блатная работенка, это не на турнике крутиться. Потом придешь и доложишь, кто такой часовой и почему это тебя потрясло до глубины души, ясно? Кру-хом!

И Федоров мел.

Долго шевеля про себя губами.

Наверно, вспоминал про часового.

А товарищ Россомахин в тот вечер все-таки нажрался, и крутил на турнике подъемы с переворотом, пока не зашатались столбы, залитые в бетон почти до центра Земли.

[Ravshanovich]

АРМИЯ!

Есть у меня брателло. Классный пацан двадцати лет отроду. Чуть пофигист, слегка мажор (хочется ему так думать), сильно романтик.

Когда братцу моему стукнуло шестнадцать годиков, встал перед нашей семьёй вопрос-вопросец: куда пойти учиться? Аттестат у нас, скажем прямо, выглядел тухло, особливо эрудицией мы не блистали, в отличниках и околоотличниках не числились. Помимо вышеназванных достоинств мы еще стабильно прогуливали, шарахались по бильярд-клубам, болтались по клубам ночным, попивали пивко и все прочие прелести... В ухе у нас ( в правильном - не подумайте) торчала серёжка, спиз... упёртая у меня из шкатулки, волосёнки мы гелили, носили гламурные сиреневые очки и ,вообще, вели неприемлемый для сына полковника Красной Армии образ жизни.

Мама сокрушалась, папа зеленел от злости, я подкидывала по пятихатке на походы в кофейню и вывод многочисленных барышень "в свет". Короче - картинка знакомая, не так-ли?

На вопросы "чем ты хочешь стать в жизни?" братец отвечал с присущей его возрасту целесообразностью: "А пофик, лишь бы бабло имелось"!

И на семейном совете, переступив через мамины рыдания, мои сомнения и брателлин пофигизм, папа принял авторитарное решение.

- ВОЕННОЕ УЧИЛИЩЕ! - сказал папа.

Мы не посмели возразить.

Надо было слышать, что братец говорил после совета!!! Говорил он это мне в привате, и повторять я этого не стану. Военным - срочникам, сверхурочникам, подстрочникам, проч. никам - досталось по первое число. Папе досталось два раза по первое!

- Я буду учиться! - орал братец. - Я вам докажу! Я пойду в Щукинское! Я пойду в МГУ! Плешка ждёт меня!

- Ага... А ты знаешь СКОЛЬКО нам это будет стоить с твоим аттестатом? - охлаждала я его пыл.

- Я сам! Всё сам! - вопил он, нагеливая чуб.

Короче, через некоторое время мы нашли репетиторов, мы одарили всех учителей и завучей школы французскими духами, папа всеми правдами и неправдами нашел связи... (ужас ужас) ... и мы стали готовиться.

Надо отдать нашим предкам должное, учебное заведение они выбрали достойное и потеряли лет пять жизни, чтобы этот "придурок" (любя!) получил аттестат таки без трояков, натаскался у частных преподов и, в результате, не опозорил фамилию на вступительных.

Папа поседел, у мамы начались глюки... Одиннадцатый класс мы заканчивали всей семьёй.

Всей, кроме брателло... Он продолжал совершенствоваться в "американке", нашел подружку с запросами, вместо походов к репетиторам шатался по ... А черт его знает где он шатался, однако деньги, выданные ему на оплату "немецкого", "литры" и "истории", радостно им тратились на рубашечки от поддельного Армани и парфюмы от Армани предположительно настоящего (почти живого).

Когда сей факт выяснился, папа выпил бутылку корвалола, запив это бутылкой коньяка. После этого мама провожала сыночка до дома препода, ждала в подъезде и за ручку тащила домой, дабы дитё не свалило на танцульки!

Это еще что!!! Нам же по физ-ре надо было минимум сдавать. Сейчас уже не помню, но там надо раз одиннадцать подтянуться, кросс в три километра отмотать и отжаться по-человечески.

Ясен красен, с нашими мажористыми замашками что такое "турник" мы знать не могли. И знаете! Мама ( а ей на тот момент было пятьдесят два) каждое утро выходила с ним на пробежку и вывешивала эту гламурную сардельку на перекладину, чтобы сарделька мышцы накачала...

Смешно? Ха! Мы рыдали...

Минул год. Выпускные сдавали тоже всей семьёй. Я писала сочинение по "Мёртвым душам" и получила бы отлично, если б этот придурь расставил по-человечески запятые (видать - семейное). Папа сдавал алгебру с геометрией в школьном туалете, а мама несла ответственную функцию по заносу в аудиторию шпаргалок и передачи их выпускнику.

И через полмесяца наступил час ИКС!!! Он должен был наступить!!! Похоже, что мы боялись больше абитуриента. Тот жутко сокрушался из-за остриженного чубчика и серьги, которую папа собственноручно спустил в унитаз.

А с утра в понедельник мы поехали " в лагеря"! Там потенциального курсанта ждали вступительные экзамены и нелегкая боевая жизнь в палатках. Кто знает, тот уже понял... Кто не знает... Так положено. Их забирают от титьки - этих сопляков- и везут далеко-далеко, аж в самое Подмосковье в нашем случае. Их загоняют за краснозвездный забор и злые прапорщики, офицеры и старшекурсники начинают над ними всячески измываться. Начинаются построения, зарядки, пробежки (это вам не с мамочкой вокруг дома шлёпать) и ... экзамены... Три экзамена, зачет по физре, собеседование - и ты курсант!!! Ура!!!

Хрен вам, а не "ура"! Они там рыдают, как младенцы! Они уже через три дня домой просятся. Не утрирую - видела! Наш, на удивление, был спокоен. Страшен, как чёрт - лыс, ушаст, худосочен. Но спокоен! Мы даже испугались, мол, не свихнулась ли наша деточка... Неее. Не свихнулась. И когда в списках мы увидели его (нашу) фамилию, радости не было предела. Мы с папой надрались, мама рыдала (она всё время рыдала), а что делал брат - неизвестно, поскольку видеть нам его разрешали по два часа в неделю.

Мы приезжали в часть, размещались на плацу (мы и еще тыщи две счастливых семей) и с ужасом смотрели как наш гламурный уродец жрёт курицу-гриль грязными руками.

И это мальчик, который считал, что если с утра надо пользоваться КЕНЗО, то вечером лучше не мешать запах с Валентино ).

Правда, он мне втихушку жаловался, что все-козлы, и армия - место для представителей низшего класса и детей рабочих районов (он имел в виду - для дебилов и козлов, но тогда таких слов не пользовал), но зубы сцеплял и улыбался!

А потом его отправили на КМК (курс молодого курсанта). Это уже после поступления. Ему разрешили три дня побыть дома, и опять на полигон! Все эти три дня деточка спала. На звонки подружек и дружков не реагировала. Спала и жрала!!!

И КМБ (курс молодого бойца)!!! Мама!!! То, что они прошли на абитуре - не цветочки - нет!!! Тычинки. Их одели в комки (камуфляж), выдали солдатские берцы (тяжжжелые - жуть!) и стали дрючить по полной!

Мы приезжали со жратвой (раз в две недели) и пытались понять, которая из этих зомбированных лягушек наша! Лягушка походила сама, пошатываясь от усталости. Из лексикона ушли слова "Версаче", "клубешник", "фикса", "ботиночки за двести зелёных" и появились "наряд", "наряд", "еще один наряд", "два наряда внеочереди"...

Он ребенка пахло потом, грязью, и чем-то неуловимо чужим - взрослым.

Апофеозом превращения стал случай, когда мы сунули ему очередную куру-гриль ( и это после колбасы, сыра, салатиков, пирожков, пиццы, конфет) и он разорвал её обгрызенными ногтями, аки голодный волк!

- Сына, а ручки ты мыл? - спросила матушка, заботливо гладя брателло по бритому затылку.

- А хренли их мыть то, - ответил волк, - я только с наряда, мы ща унитазы хлоркой чистили - всё стерильно!

Пауза...

***

Прошло четыре года.

Он строен, высок, аккуратен. Он встаёт в шесть утра, заправляет кровать, целует маму. Он отдаёт ей свою курсантскую зарплату (правда потом снимает в десятикратном размере - ладно). Он легко пробегает три километра. Он звонит мне и говорит: "Лариска, а чего у тебя денег нет на телефоне. Давай, брошу десять долларов..." Он провожает меня до дома, если я вдруг засижусь у предков допоздна. Он трогательно ухаживает за девушками. Он вместе с папой нашивает курсовки. Он начал читать!!! Он начал много читать!!!

И для него это ПРЫГ!!! ПРЫГ ПРЫГ!!! Он говорит по французски, немецки и английски. У него нет трояков, и, разумеется, нет хвостов. Он гордится своим ВУЗом, он гордится своей формой. Он гордится своим отцом!!! Я это знаю!!!

Он стоит перед зеркалом, поправляя дурацкую фуражку.

- Слышь! А всё-таки мужчине к лицу форма!

Он защитник! Он мужик! Он взрослый! Да... Он тут вчера зашел в ювелирку и прикупил себе гвоздик в ухо. Правда, когда "по форме" снимает... Но всё равно - гламурный, сцуко... )

P.S.

Брат получил уже лейтенантские погоны. Служит. Одновременно получает вторую вышку.

По вечерам ходит в среднюю школу - ведет там факультатив английского и французского языков.

Умник и красавец. Скоро женится.

© Лариса Бортникова

[Vasilich]

Пошловато но я патцталом:

Про нашим питомцев

Соль кончилась. Всегда была, а тут «на тебе».

- Я без соли жрать не могу - сказала собака.

- Соль и ни@бет - поддакнула кошка.

Сам я тоже ощутил оху@нный недостаток этого минерала в организме, а главное в еде, которую пытался готовить. Раньше за пополнением природных ресурсов следила жена, но уже месяца три, как мы разошлись. Она съ@бала к молодому и прыщавому студенту заканчивающему последний курс престижного вуза и судя по всему имеющим прекрасное будущее и шанс через пару лет стать менеджером крупного звена. Я сострил, что крупы бывают у лошадей, но жена только самодовольно хмыкнула, после чего получила по еб@лу, что стало моим разрешением на расторжение брака. Забрала с собой все свои шмотки, диски какого-то Брайана Ферри. Явного гомосека. Знал бы раньше, что она эту ху@ню слушает - сжог бы их собственноручно (ее и диски). И ушла. А что соль в доме заканчивается - ни х@я не сказала.

Я, как натура подверженная легким запоям тоже не отследил этот вопрос.

Пока с горя пьянствовал, кое какой хавчик готовили кошка с собакой.

- Теперь сам за своими выбл@дками убирай! – еще один из упреков брошенных мне перед уходом.

Вымлядки к стати вели себя достойно, тут она напиздела. Например, она так и не знала, что они по нашему разговаривать умеют. И чистоплотные очень были. Пока я неделю куролесил, даже не напоминали о себе. Куда срать ходили, {censored} его знает… Вообще они у меня самостоятельные, кошка частенько в душе моется, собака та ваще телек фтыкает, в осоновном правда, про Ивана Затевахина, но хоть не МТВ ебучее. Диалоги о рыбалке они вдвоем смотрят. Обсуждают чего-то потом до хрипоты. Любят футбол.

Ну так вот, пока я зажигал коньячные звезды, они тихо паслись, где то на вольных хлебах. А как у меня отходняки начались, то засуетились, смотрю, кошка мне бульончик несет, собака за кефиром сбегала. Одно слово достойно себя проявили, не то, что жена бывшая. Вот, какого спрашивается хуя, она сь{censored}ась? Деньги я нормальные зарабатываю, еб ее по графику, на маникюры с соляриями всегда реагировал положительно - следи за собой и будешь любима, в затяжное млядство не пускался. Нет же, захотелось ей прыщей молодых подавить. Да и {censored} на нее.

Стал я за солью собираться. Оделся. Сказал собаке, чтобы громко телек не врубала и вышел. Утро выдалось морозным. Пожалев, что забыл про шапку (да и про зиму тоже как то забыл), я потрусил к ближайшему магазину.

Надо вам сказать, что кассиршей там работает пресимпатичнейшая баба.

Лет так за тридцатник, но типаж просто блеск. Я уж давно хотел ее на бефстроганоф пригласить, да как-то не срасталось. И вот иду я и твердо решаю, что в этот раз заведу знакомство. Купил соль, шампанского пару флаконов, какой-то романтической закуски типа морских ракообразных, ну и просто еды. Подхожу к кассе. Сидит Она. И народу ни кого.

- Доброе утро!

- Здравствуйте.

- Как настроение?

- Как обычно.

- Вы до скольки сегодня работаете?

- До восьми.

- Я могу за вами заехать?

- Зачем?

- С целью пригласить на приятный вечер.

- У меня дела.

- В смысле месячные?

- Мужчина, вам пошутить не скем?

- Какие уж тут шутки, встретил женщину своей мечты, иду ва-банк.

- Вы у меня уже два года коньяк покупаете, и только теперь мечту разглядели?

- Да все коньяк мешал.

- С чем мешали? – подъебывает, это хорошо.

- С любовью к вам.

- Что-то долго собирались.

- Запрягаем долго, а едем - ветер в ушах!

- Ну ладно, приходите после восьми –внезапно согласилась она.

Ворвался в квартиру, кричу:

- Генеральная уборка!

Пять часов мы приводили хату в порядок. Собака перемыла всю посуду, кошка белье перегладила. Я тоже принимал активное участие, главным образом безжалостно уничтожая воспоминания о супруге.

- Ну что, сегодня ебаться будешь? – кошка такие моменты просекает на раз два.

- Планирую, вы только сразу человека не пугайте своими разговорами.

- Че молчать весь вечер? – собака из кухни кричит.

- Ну хотя бы в начале помолчите, а то опять про рыбную ловлю начнете пиздеть, и слова не вставить будет.

Приготовил салат оливье. Ракообразных отварил. Посолил все. Соль то теперь есть, хули.

- Цветы купи, долбаеб – кошка как всегда дело говорит.

Побежал к метро за букетом. Долго выбирал. Хотелось покорить даму.

Решил удивить ее розами. Когда принес букет домой, зверье морды скривило.

- Это чего, типа нестандартный ход? - кошку эту убью когда-нибудь!

- Вам нихуя не нравится я погляжу? – разозлился я не на шутку.

- Купил бы по необычней чего-нибудь.

- Чего?

- Хризантемы или ирисы, баб эти розы уже {censored}.

Делать не{censored}, побежал опять к метро. На этот раз купил хризантем охуенно яркой расцветки. На контрасте с сугробами смотрелось очень даже ничего.

Дома тоже одобрили.

- А чего с розами делать будешь? - собака интересуется с ухмылкой.

- Пойду соседке отдам, у нее вчера юбилей был.

- Толковая мысль! - собака уважительно почесалась за ухом.

Звоню к соседке в дверь.

- Кто там?

- Марина, это я, сосед из двенадцатой.

Открывается дверь, на пороге Марина. Тоже к стати ничего себе баба.

- У тебя праздник был, вот с опозданием, но все же вручаю букет!

- Ух ты! Спасибо! Проходи.

- Да ну, муж ревновать начнет.

- Какой муж, я ж два года в разводе!

- Да не, извини, некогда, завтра заскочу.

- Своей скажи, что бы телек не врубала на полную.

- Да мы разошлись.

- Чего это вдруг? Ты же вроде не безобразничал? – и так с прищуром на меня смотрит.

- Другого нашла.

- Ну и дура! А ты точно зайти не хочешь?

Ну хули ей сказать, ясен пень хочу я к ней зайти, да только вот в другой раз придется.

- В другой раз, извини, ни как сегодня не получается.

- Ну ладно, буду ждать, спасибо еще раз за цветы.

Так и пошел я к себе со стоящим хуем. Пока ходил, животные хлеб порезали, колбасу твердого копчения, сыр. Открыли банку селедки и начали вынимать из нее кости. Надо сказать, что лучше кошки кости ни кто не вынимает.

Чувствуется знание предмета.

- Лук тогда порежь – собаке говорю.

- Ты время не проеби, уже без пятнадцати- собака напоминает.

Ломанулся в ванную, побрился на скору руку. И в восемь я был готов.

Тетя нервно перетоптывалась недалеко от магазина.

- А я думала, что вы на машине заедете… - разачаровано протянула она, обиженно оттопырив нижнюю губу.

- Да тут до меня не далеко! – главное, чтобы она оглобли не завернула, сила и натиск.

- А я думала, что мы в ресторан поедем…- опять разочарование.

Что ж ты ссука так много думаешь то? Я в свою очередь подумал.

- У меня замечательный ужин приготовлен, я кулинар по призванию – засераю ей мозги как могу, она ни с места.

- Ну не знаю, надо подумать… - звиздец, она похоже мама буратино, деревянная напрочь.

- А чего думать, пошли – я под руку ее «цап» и поволок ненавязчиво, она пошла как маринованая минога, как будто мысли, которые она думает, на месте остались, а только ноги пошли.

- А что за ужин? - мысли похоже догнали.

- Так, креветки, ну… салатик, шампанское, селедочка под водочку… - Я водку не пью! – нервно она меня перебила как то.

- Беременные? – галантно подшучиваю.

- Почему сразу беременные, просто не пью!

- Есть красное вино, чилийское.

Вот ведь блин какая дура оказалась, не угодишь. Может и зря веду, не обломится мне пиздятинки у такой.

Заходим ко мне. Втречать выходят сначала собака, потом кошка. Появляются с паузой в пару секунд из кухни, потом садятся и смотрят. Гостья, глядя на них, произносит два слова, первое, когда выходит собака:

- Собака… второе, когда выходит кошка:

- Кошка… Я смотрю, у кошки язык аж чешется чего–нибудь пиздануть. Молучи, думаю, а то тетю сразу в «карету» загрузим.

Показал где ванная, вернулся к «своим». Кошка ушла в комнату, а собака сидит, меня ждет.

- Знаешь - тихо мне говорит- она конечно ничего, но с интеллектом проблемы.

- Главное, что-бы дала, остальное в принципе неважно. – высказываю свою мысль я.

- И, помоему, мы с кошкой ее тоже не вдохновили.

- Идите смотрите телевизор, и постарайтесь не ляпнуть чего-нибудь.

- Ага, нет ни чего обычнее, чем кошка и собака, которые смотрят телек.

– и собака прихохатывая убралась в комнату.

- С кем ты там говоришь? – удивленный голос из ванной.

- Сам с собой, привычка от армии осталась.

- А где служил?

- РВСН.

- Что это такое?

- Ракетчики… - Ой как интересно, а говорят там у ракетчиков радиация сплошная?

- Где? Там? – как меня {censored} эти вопросы про радиацию.

- В ракетах наверное, да и вокруг ракет.

- Нет там ни чего, и ракет уже нет, одна бутафория.

- Как это нет, а если война?

- С кем?

- С Американцами.

- У них то тоже бутафория, ракеты пластмассовые, а внутри отходы жизнедеятельности.

- А что это такое?

- Это? Говно!

Мысленно я выл. Из комнаты доносилось сдавленое сопение и только тетя хлопала глазами и ничего не понимала.

- Фу, как грубо - сказала она наконец.

Все таки, когда она за кассой сидела, казалась поостроумнее. Проходим в комнату. Я сажаю гостью на почетное место, сам открываю шампанское.

Кошка с собакой как истуканы вперились в телек. По телеку футбол. Я, мля, дурень на автомате как спрошу:

- Кто играет?

- Наши и не наши. – кошка у меня острит будь здоров!

Тетя хуяк и сразу с копыт. Лежит без движения, как Ленин. Ну что, кричу кошке, спасибо мля, по{censored}ся от души! Собака ломанулась за наштырем.

Орет из кухни:

- Где эта вонючая бутылочка?

В дверь звонок. Ебать, это еще кто приперся?

- Кто там?

- Я - жена ушедьшая.

- Тебе какого хуя надо? Иди к своему хуесосу, Брайана Ферри ему в жопу засунь!

- Я забыла кое-что, хочу забрать, а он к стати рядом стоит, а то я боюсь, что ты меня уничтожишь физически, в состоянии аффекта.

Собака подбежала, шепчет, что-бы я не открывал, а слал ее на {censored} (вниз по лестнице).

Тетя глаза приоткрывает, ни хуя не понимая крутит головой, одним словым возвращается из комы. Кошка ей протягивает стакан воды:

- выпейте, поможет, мля буду… Как она заорала! Кошка аж зашипела с испугу, проявила естественную животную реакцию. Кричит мне:

- Она ебнутая, орет как телевизор.

- Не{censored} языком молоть потому-что! – я пездец какой злой. Кассирша опять отрубилась.

- Что, уже млядей навел? – жена самодовольно подъебывает из-за двери.

И кто-то вторит ей прыщавым голосом.

Распахиваю дверь, (откуда у меня бутылка шампанского в руках оказалась {censored} его знает), и сразу Брайану Ферри бутылкой по голове, так, на всякий случай, чтоб не мешал потом.

Бывшая тоже заорала. Вбегает в комнату:

- Телефон, где телефон, скорую срочно… - визжит.

В коридоре стоит собака, и глядя на нее спокойным голосом просит.

- Не звоните никуда, бутылка все равно не разбилась, значит соскользнула, а сознание он от страха потерял, потому как молодой еще. А вы забирайте, что забыли и уебывайте по хорошему, у нас и без вас полна жопа огурцов.

Та аж засипела, и тоже в отрубон. Из комнаты футбольный комментатор орет «ГООЛ!!!». Ссука Пошкус забил когда не надо. Слышу, дверь на лестнице открывается, Марина кричит:

- Да убавь ты свой телек, орет же как подорванный, еще и дверь расхлебястал!

Вот только ее не хватало тут еще. Кошка с собакой подходят:

- Ты извини, но мы на балкон съебываем, а то слишком жарко становится, как в мартеновской печи.

- Уебывайте, сталевары.

Выбегаю на лестницу. Там Марина с интересом разглядывает будущего менеджера крупного звена.

- Этот что-ли?

- Что «этот»?

- Новый избранник.

- Ааа, ага, он, пидарас.

- Живой хоть?

- Собака сказала, что ни чего страшного.

- Кто?!

- Тьфу блин, ну одним словом все нормально, по касательной задел.

- Ну тогда пойду успокою твою… Марина шагнула в прихожую, я молча ждал реакцию.

- Ни хуя себе…, прямо ледовое побоище! А это то кто?

- Так, знакомая, зашла в гости… - Дак это же кассирша из нашего магазина, она то тут за каким бесом?

«Твоя» ее вырубила?

- Да.

- Ты вот что, иди на балкон, перекури, а я тут их приведу в чувство.

Выхожу на балкон, сидят мои красавцы, морды довольные. Я закурил. Через минут десять заходит Марина.

- Все, все разъехались. Эта, из магазина которая, бегом убежала.

- Спасибо. И, к стати, не хочешь ли шампанского?

[Ravshanovich]

[Vasilich]

Сам пацталом :lol:

[Ravshanovich]

Я вернулся после Д.Р клуба, поэтому продолжаем нашу тематику...

ГВОЗДИ!

Гвозди бы делать из этих людей

Не мог он остановиться.

Физически.

Старшина, возникающий в самых разных местах из ниоткуда, был нашим проклятьем.

А теперь еще и якорь украли.

У ворот училища, на въездной аллее, стоял якорь. Свежевыкрашенная многокилограммовая орясина на здоровенной каменюге, должна была символизировать героизм при обороне в войну. Видимо, оборонялись мы в войну от наседающей немчуры именно этим якорем.

Зубодробительно. И-эх! - и вот уже вражеский десант летит с ног, сбитый ударом чугунной лапы. П-папина... ракета! А теперь якорь стоял на постаменте и караульные ходили вокруг него вприсядку, потому что капитан-лейтенант Разумовский приказал пыль с него сдувать, красить регулярно и протирать ветошью.

Видимо, очень личное было у него связано с этой трехсоткилограммовой рогулькой.

Душещипательное.

Понятное дело, сразу же после этого якорь на месте уже не держался. Никак. Хоть цепляй его лапами за грунт. В караул у ворот (в "конуру", это так называлось), продуваемый всеми ветрами, ставили исключительно салабонов. Первый курс, только от теплой материнской сиськи оторванный с хрустом. И стояли они, сирые, и пучили глаза на въезжающее начальство, и тянулись по струнке, лапая карабин.

Карабины были предусмотрительно разряжены, а обойму полагалось держать в подсумке. И держали, ящуры, и меняли патроны на жевательную резинку, караси беспросветные. И были биты за это неоднократно по сусалам товарищем старшиной Россомахиным и многими другими старшинами.

Биты нещадно.

После отбоя.

И до.

А патроны все равно меняли и в "трясучку" проигрывали, коня Петра Первого дети.

Особенно тягостно было стоять в карауле зимой, когда аллею ветром насквозь продувает так, что задница смерзается до размеров грецкого ореха, а карабин примерзает ко всем заветным ленинским местам. Хорошо хоть, тулуп выдают. Правда, в этом тулупе часовой не может ни шевелиться, ни руку согнуть. Может только мелкими шажками выйти из конуры, как башня Гуляй-города, а потом спиной обратно задвинуться. Рак-отшельник, чморить его тенью отца Гамлета!

Еще волшебный тулуп открывался и закрывался. Как дверь на петлях. Поэтому часто среди ночи в конуре оставляли один тулуп, который бдительно нес постовую службу. Крепко обнимая карабин.

А сами, свесив рога за спину, неслись на камбуз.

Погреться.

Повара были добрые и никого не гоняли, потому что на товарища Разумовского им было положить с прицепом. Гражданские лица, чего с них взять.

Зато у товарища Разумовского из-за этого периодически случались приступы. С бульканьем и сипеньем, звякая вставной челюстью, на общем построении. Дымился, родимый, как титан в паровозе и все пытался что-то горячо доказать, вставить гипотенузы и натянуть перпендикуляры всем по самые гланды. Понимал его только "Хромоногий Умывальник" кап-три Марков, который вдумчиво качал своим чаном.

Так вот.

О якоре.

Якорь был любимым развлечением старших курсов. Веселились вовсю, жертвы аборта, особенно когда несчастный часовой убегал погреться.

Прибегает - и только обратно в тулуп шмыгнуть - ан, якоря-то и нет! Стоит камень. На камне надпись. "Славным защитникам..." А якоря выше - нет.

Издевательство сплошное.

А славный защитник, который должен был с аллеи глаз не спускать, танцует напротив в бушлатике что-то вроде гопака. Руки этак вот разведет - а где же якорь? И сведет - мне хана! И разведет. И сведет. И присядет - а может, якорь под камешком завалялся?

Так и танцует до утра. А утром, за час до развода, на аллее как бы невзначай нарисуется пара "старшаков". Небрежно так пройдут и страшно удивятся: а где якорь, чавэла? Что ты тут стоишь, как три тополя на Плющихе одновременно? Гордость училища проспал, зелень пупырчатая!

Только потом, как следует нарадовавшись на лицо часового, в котором уже всякое подобие человеческого утратилось, а осталась одна мировая скорбь и бледность, потому что уже нависла над ним карающая длань товарища Россомахина - только потом, курвы гнутые, потребуют водки "за ценные указания".

Водку все, кто шел в наряд на "конуру", заранее закупали. Каждый раз лелея мечту - выпить ее самим.

Ни разу не получилось, сколько помню.

А водку отдав и направление получив, несся курсантик за своими в казарму, обильно роняя по дороге фекалии. Спинывал с коек, и вот уже человек десять неслось к окаянному якорю. и со стонами, с сипом, со всхрипами, как потомки трактора "Беларусь", тянули его на место. Со стороны было забавно - муравьи тянут труп жука-голиафа в свою нору.

Главное было - успеть до прихода разводящего.

Успевали.

Но однажды эта искрометно-веселая традиция как-то сама собой заглохла. Не навсегда, конечно, но очень надолго.

Летней ночью гвардии старшина первой статьи Россомахин жену провожал. А потом возвращался в училище, вольной походкой натруженного самца.

И в это время старшаки в очередной раз тянули якорь. Предварительно, как диверсанты, намазав рожи спецсредством "Туман". Насмотрелись фильма "Коммандо". Увидев одинокого Россомахина, который уже стремил к ним свои шаги, ускоряясь, как торпедный катер на редане, они совершили фатальную ошибку.

Они решили ему противостоять и отомстить за всю дисциплинарную дрючку, которой старшина их подвергал когда-то в причудливых позах.

И кинулись на него.

Шакал Табаки так же прыгал вокруг Шер-Хана и визжал: "А мы уйдем на север!"

Только он уходил добровольно, а здесь им пришлось уйти поневоле, царапая тупыми головами асфальт.

Часовой, который проснулся и выбежал на шум, наблюдал эпическую битву. Перед этим рассказом меркнет даже Пергамский алтарь с его барельефом, где Зевс сокрушает молниями оборзевших титанов. Россомахин обошелся без молний.

Через две минуты стоять на своих двоих мог только он один. Все остальные тихо расползались, мечтая спокойно добраться до кустов и умереть в тишине. Гуманный старшина даже никому ничего не сломал.

Часовой, замерший, как соляной столп, получил от него легкую затрещину, от которой у него внутри перевернулось всякое представление о жизни, и долго еще моргал, сидя на асфальте.

А товарищ гвардии старшина первой статьи Россомахин, матерно ругаясь, поднял якорь, принес его и поставил обратно на камень.

В одиночку.

© Шарапов Вадим

[Ravshanovich]

Кстати, для москвичей актуално -про сиске!

Физика

Кстати, поговорим о бензине.

Так, вспомнилось что-то.

Как-то раз товарищ старшина Россомахин поспорил на ящик водки. Не то чтобы водка ему была особо нужна - как раз в тот период он пить почти бросил. Но спортивный интерес остался, и был тот интерес ярко выражен. Неделю до этого старшина ходил мрачный, как атомный дырокол "Ленин", и все время о чем-то с хрустом думал. Лето, как известно - период радужных местаний и отпусков офицерского и прочего комсостава. Чемоданчик в руки и прыг-скок поближе к теплому морю.

Россомахина не отпустили, так как "некому остаться". Добродушия это ему не прибавило, тем более, что пахать пришлось еще за двух кураторов учебных рот. Каждый раз встречая нас на подъеме и зарядке, он выглядел как Кинг-Конг, укушенный Дракулой - красные глаза, точно два спаренных лазерных прицела и оскал из фильма "Челюсти".

- Ры-авняйсь! Сы-ы-ы... мирна! Вол-л-ль...на!

"На! На! На!" - катилось по плацу эхо.

- Пр-риступить к зарядке! Начали!

Эх, начали...

- Слева... гвоздь беременный! Ы?! Вот ты! Ниже! Руки ниже! Свои крюки ниже яиц свешивай! Землю цепляй! Или себя укуси за ногти! Кар-рова... утомленная! Отжиматься всем!

Отжимаемся.

- Сиськами! Сиськами землю скрести надо, ясно?! Чо ты дергаешься, тушканчик... винторогая сова! Ниже! Штоп барельеф твой! На земле! Остался!

И-эх, барельеф! И рота "скребет сиськами".

Что-то человеческое, впрочем, в нем еще оставалось - так у забытого всеми людоеда с Борнео иногда пробуждаются светлые чувства. Например, когда курсант Рындин, балуясь, уронил себе на ногу полупудовую гирю и завыл, Россомахин не стал его бить руками, а просто прислонил к столбу турника и с интересом разглядывал.

- Й-ёёёбаный с подмахом стрекозел! - проскрежетал он наконец, как грейфер по щебенке. - Што ж ты ее на хер себе не уронил? А?! Па-жа-лел? Хер свой вислый па-жа-лел? А ногу не жаль? Ногой не е-беш-ся потому што? Тих-ха! Все! Это - ГИРЯ! Она - ВЕСИТ! Согласно гравитации! Хотите, чтобы ласты были не нужны?! Все делайте как он! Мандавозный паровоз! В санчасть! Ё-ё-ё... ёж, в гудроне дрочащий!!!

При этом Россомахин без малейшего усилия жестикулировал гирей, которой он ласково постукивал то по гудящему столбу, то по лбу курсанта Рындина

Тоска смертная.

Вот тогда Россомахин и заключил пари. Условия спора оговаривались в присутствии каптёрщика и троих гражданских - родственников кого-то из курсантов. Условие было простым.

- - Бензин же - горит? - мимоходом спросили они у проходившего мимо КПП Россомахина. Изобразив на лице сложное переживание - примерно так же могла бы расстроиться холодная чугунная сковородка - товарищ старшина подумал.

- Нет, - отреагировал он.

- Как так? - остолбенели оппоненты. Откуда-то была принесена кружка бензина, торжественно расплескана на асфальте и подожжена спичкой. Полыхнуло, ясен день, почти по пояс.

- Горит! - торжествовали юные телята.

- На ящик, - сказал Россомахин.

- Чего?

- Ее. Что не горит.

- Готово!

За ящиком съездили, примчали, поставили, распугивая любопытных. Старшина обвел всех взглядом, полным... хотя нет, ничегошеньки в этом взгляде не отразилось. Потом он подошел к дежурному "газону", стоящему тут же рядом и открутил крышку бензобака. Только что залитого "под пробку".

Прежде, чем хоть кто-то успел пошевелиться, Россомахин достал коробок, чиркнул спичкой, подождал хорошего огня и сунул ее в горлышко бензобака.

Спичка потухла.

У телят случился ступор, усугубившийся дрожанием ног. Россомахин бросил спичку на асфальт, закрыл горловину бака, поднял одной рукой ящик водки и ушел шагами Командора.

Физику учить надо.

(с) Шарапов Вадим Викторович

[Ravshanovich]

Фаза кошмара 1 (мистика)!

Водитель автобуса затормозил, подъезжая к остановке.

Женя устало поднялась с места и пристроилась у задней двери, держась за поручень. В открытую форточку ворвался холодный сквозняк. Не весна, а сплошное недоразумение.

Сквозь забрызганные стекла был виден квартал – однотипные восьмиэтажки, такие же серые и угрюмые, как нынешний апрель. За свои двадцать два года Женя так и не привыкла к этому ландшафту – хуже того, он раздражал ее всё сильнее. А в последние дни ей просто не хотелось возвращаться домой.

Ей было страшно.

Путь, который она проделывала в двух направлениях – утром и вечером – лежал через две детских площадки, мимо расселенного одноподъездного дома, вдоль безобразно разросшихся кустов. По утрам еще ничего – Женя не успевала проснуться настолько, чтобы на нее подействовала гнетущая атмосфера. И то… казалось, что ночующий во дворах кошмар медленно расползается с первыми лучами рассвета, оставляя не видимые глазом, но осязаемые «седьмым чувством» следы. А вот вечером… вечером было попросту жутко. Что-то приближалось к восьмиэтажкам издалека.

Кошмар возвращался к ночи.

Автобус уже уехал, а Женя всё не решалась войти в квартал. Комкая в ладони магнитную карточку «на одну поездку», она думала о том, что карточка сейчас напоминает лицо Сергея Павлишина, когда он приезжает с работы. Человек он неплохой, но бизнес – не его стихия. Ему бы сидеть в проектном бюро с чертежами, а не крутиться по двенадцать часов в сутки, как белка в колесе: налоговая, санинспекция, клиенты, сотрудники, «крыша»… Вот что бывает, если жертвуешь собой во благо семьи. Вернее, во благо двоих детей – с женой Павлишин развёлся несколько лет назад. Открыл фирму, выворачивается там наизнанку, зато у детей всё есть, даже няня, которая целый день крутится вокруг них не хуже, чем Павлишин со своим бизнесом.

Если ты закончила школу с отличием, но не поступила в институт, потому что места там раскуплены заранее, и заработать на жизнь можно только присматривая за чужими детьми (всё лучше, чем торговать на рынке), что ты будешь делать? Писать жалобы в министерство образования, мэру и президенту заодно? Правильно. Будешь присматривать за детьми. Когда по характеру ты – флегматичная реалистка – твоя психика при этом особо не пострадает.

Почему же весь ее флегматичный реализм мигом улетучивается, стоит только выйти вечером из автобуса?

Женя торопливо шла к дому, безуспешно пытаясь определить природу своего страха. Она ТОЧНО не боялась местных алкашей, хулиганов, агрессивных кавказцев, с недавних пор обосновавшихся по соседству. Местных она почти всех знала с детства, на кавказцев не обращала внимания – после Юрочки и Танечки Павлишиных те были просто пай-мальчиками. Нет, здесь что-то другое… Неясное и необъяснимое, но от этого не менее зловещее.

Как же сегодня холодно на улице.

В маленькой квартире закипающий чайник побулькивает по-особенному уютно.

Женя переоделась в теплый халат и уже предвкушала чашку горячего чая. Она не могла согреться с того момента, как в форточку автобуса задуло сквозняком. По телевизору шла очередная серия «мыльной оперы» - в качестве фона сойдет.

В дверь позвонили, а затем, словно сомневаясь в эффективности звонка, застучали кулаком. Вздрогнув, Женя подошла к двери и заглянула в глазок.

На лестничной площадке виднелась Ксюха Коваленко из соседней квартиры.

- Женя, Женюсик, киса-а-а-а! – позвала Ксюха. При этом она приблизилась вплотную к глазку со своей стороны. Стекло сразу же запотело. Ксюха всегда так делала – почему-то ей казалось, что, если говорить в глазок, будет лучше слышно. – Женьк, ну открой, ну дело до тебя есть.

Женя приоткрыла дверь.

- Привет, Ксень. Чего хотела?

- Котёнок, одолжи старой больной женщине стольник на лекарство, будь умничкой!

С этой просьбой Коваленко являлась к Жене регулярно раз в три-четыре дня. Под «лекарством» подразумевалось, как правило, пиво – других лекарств Ксюха не признавала, разве когда ее принудительно выводили из запоев. Когда Женя еще училась в десятом классе, Ксюха приехала в Москву из Мариуполя и устроилась на работу в ресторан – петь блатные песни. Потом ее выгнали за пьянство, и Ксюха пела теперь в квартире, доводя до белого каления всех жильцов. Источником ее доходов служили бесчисленные мужчины, которых она по очереди селила у себя на неделю-полторы. Мужики попадались разные – кто покупал выпивку с закуской, кто подкидывал Ксюхе денег на шмотки, а один сделал просто космически дорогой подарок – установил ей на кухне электрическую плиту. Правда, Женя, в отличие от подавляющего большинства, проституткой Ксюху не считала – мужской пол был ее страстью, второй по счету (на первом месте – алкоголь).

Видя, что Женя колеблется, Ксюха усилила нажим:

- Ну, Женюсечка, ну ладно тебе, ну я отдам – ты ж знаешь!

Женя знала. Не отдаст. Доказано опытом неоднократно.

Экс-певичка дышала таким перегаром, что Женя сама чуть не захмелела. Отделаться тут можно только одним беспроигрышным способом – стольником. Достав из сумочки кошелек, Женя молча вручила Коваленко «пособие».

- От спасибочки! – Ксюха схватила купюру и быстро сунула ее в карман. – Добрая ты девочка, Женька, вот шоб у тебя всё было и тебе за это ничего не было! Всё, Ксеня пошла за лекарствами… - Ксюха пошатнулась и уперлась о стену.

- Ага, выпей и за моё здоровье тоже.

- Женюси-и-и-и-к, - с укоризной протянула Ксюха, сложив губки бантиком. – О, слушай, хотела спросить…

- Тысячу взаймы не дам, - быстро сказала Женя.

- Да не, я не про то… Женьк, а у тебя чё – мальчик появился? Да такой понтовый еще, как зовут хоть?

- Что за мальчик? – Женя нахмурилась.

С «мальчиком» она в последний раз встречалась года полтора назад – не до них.

- Ну, эт-та-а, от остановки с тобой шел. Ну, не с тобой, а сзади чуть. Но за тобой. Я еще подумала – опаньки, Женька с ухажером поругалась…

- Ксень, глюки у тебя очередные! Мальчика – не было.

- Да как не было, он во дворе до сих пор торчит. Тебя, небось, дожидается… Ну ладно, лапуська, пока-пока!

Женя поспешно захлопнула дверь и повернула ключ в замке. Выключив чайник, подошла к окну, отдернула занавеску и выглянула вниз.

Во дворе, прислонившись к гаражу-«ракушке», стоял незнакомый мужчина. Скрестив на груди мускулистые руки, он бесстрастно смотрел прямо перед собой. Одет он был как-то очень уж по-летнему: широкие клетчатые брюки и кроссовки дополняла рубашка с коротким рукавом. Черты лица скрадывала тень, отбрасываемая козырьком надвинутой на лоб серой кепки.

Женя пожала плечами. Она была точно уверена, что этот человек не шел вместе с ней от остановки. По дороге она несколько раз оборачивалась и никого сзади не видела. Ксюха просто заметила чужого мужика, а всё остальное придумала. Она вообще из тех людей, которые, узнав о наступлении конца света, посвятят этой новости минуту-другую, а потом вернутся к самому актуальному, при этом безбожно фантазируя: кто, когда, с кем и в какой позе.

Луч заходящего солнца скользнул по затененному лицу незнакомца, и Женя увидела, как его глаза блеснули мраморно-белым. Тихо вскрикнув, девушка попятилась от окна.

* * *

…Самый первый страшный сон Женя увидела, когда ей было пять лет. Ей снилось, что она выходит в узкий коридор их квартиры, а в другом его конце – всего-то в четырех шагах! – виднеется фигура в белой простыне. Сначала Женя думает, что это кто-то из родителей решил ее попугать, но по контурам простыни вдруг понимает – она наброшена на безголовое тело. В следующий миг Женю захлестнула волна холодного ужаса – она находится ОДНА дома, и кроме нее здесь только труп без головы в наброшенной на плечи простыне. Девочка проснулась с криком.

Проснулись и родители, и бабушка. Женя плакала навзрыд; мама гладила ее по голове и утешала, говорила, что никакой фигуры в белой простыне не было, но Женя не сомневалась – она БЫЛА, она спряталась на кухне. Лишь когда отец прошелся по квартире, включая везде свет, девочка немного успокоилась.

- Мамочка, но если ее не было, почему она мне приснилась? – всхлипывая, спросила Женя.

- Понимаешь, милая, сны – это всего лишь сны. То, что ты видишь во сне – это не по-настоящему. На самом деле этого нет. Ты просто устала за день, вот тебе и мерещится всякая бяка. А мы ее прогоним!

- Уже прогнали, - подтвердил отец. И только бабушка, сурово поджав губы, изрекла:

- Если видишь страшный сон, это значит – где-то рядом происходит что-то страшное.

От этих слов Женя снова расплакалась.

- Зачем ты такое говоришь ребенку?! – воскликнула мама.

- Она должна знать, - отрезала бабушка. – Пусть она не думает, что сны – не по-настоящему. Пусть поймет это, пока маленькая – потом поздно будет.

Родители тогда здорово ругались на бабушку, но та была непреклонна. Правда, Женя так и не поняла «это» - впрочем, даже став старше, она не всегда понимала, о чем говорит бабушка. Но на следующий день из разговоров родителей она узнала, что ночью, примерно в то самое время, когда она увидела свой кошмар, неподалеку от дома их сосед – сильно пьяный – пересекая железнодорожную насыпь, попал под электричку. Безголовый труп упал по одну сторону насыпи, а голову долго искали в репейнике с другой стороны (соседи перешептывались, что ее так и не нашли).

…Женя готовила ужин для своих подопечных, пытаясь при этом следить за резвящимися вовсю Танечкой и Юрочкой – аттракцион, против которого ее истрепанные нервы возражали чуть ли не в голос. Когда через полчаса появился Павлишин-старший, Женя уже изнемогала от их «невинных» шалостей.

- Как у вас тут сегодня, Евгения? – спросил Сергей.

- Да нормально вроде… Танюха что-то с утра закапризничала, есть не хотела. Но обедала с аппетитом.

- Вот и славно, - судя по всему, мыслями Сергей был еще в офисе. – Ужин вы сделали? Я покормлю их сам. Можете двигать домой, а завтра будет денежка. Я вам, наверное, тысячи две накину, а то совсем вы с нами замучались…

- Да ладно, - вздохнула Женя. – Подумаешь… Хотя, нет, две тысячи – это хорошо. Это приятно. Накидывайте, я не против.

- В июне я их на юга повезу, - сообщил Сергей, стягивая с себя пиджак, - отдохнете пару неделек. А к осени у меня вакансия может появиться… черт, придется тогда вам на замену кого-то искать.

- Ну, до осени еще далеко, - обнадежила его Женя. – Ладно, спокойной ночи. Поеду домой.

- Езжайте. Что-то вы бледная какая сегодня. Не болеете?

- Спала плохо, - пробормотала Женя. – Таня, Юрик! Пока-пока! Ведите себя хорошо.

- А мы всегда себя хорошо ведем с папой, - отозвалась вредина Танюха.

От станции метро до Жениной остановки автобус едет почти полчаса, а если не повезёт с пробками – то и все сорок минут. Но по мере удаления от метро светофоров всё меньше, а дорога всё свободнее. Пассажиров обычно по пальцам пересчитать можно – будто маршрут проходит через такую глушь, где никто и не живет. Одно хорошо – сидячих мест сколько угодно.

Поставив на колени сумочку, Женя смотрела в окно и пыталась считать повороты, но вскоре мысли ее сами собой вернулись к бабушке.

…После того случая родители старались не оставлять Женю с бабушкой одну. Но чем больше старались, тем хуже это у них получалось. Как по закону подлости, оба не вылезали из авралов на работе, и Женя частенько проводила с бабушкой сутки напролет. Бабушку она здорово побаивалась, а мама и папа испытывали, видимо, похожие чувства – во всяком случае, они относились к суровой пожилой женщине довольно насторожено. Ради справедливости надо сказать, что, заполучая в свои руки внучку, бабушка была именно бабушкой – собирала Женю в детский садик, потом – в школу, ворчала, что надо застегиваться и «шею-то, шею шарфом обмотай!». Правда, за пятерки не хвалила, но и за двойки не ругала, лишь однажды обронила вскользь: «Кто не хочет учиться, тот живет недолго, а умирает страшно». Только через несколько лет Женя догадалась, что бабушка, должно быть, имела в виду кого-то из своих знакомых, но в тот момент эта тяжелая фраза возымела магическое действие… к концу четверти Женя получала только «хорошо» и «отлично».

Строго говоря, бабушка сумела привить Жене лучшие качества своего характера: уверенность в собственных силах и готовность справляться с проблемами. Но спокойствие и собранность – не единственное, чем поделилась с ней бабушка.

Однажды, когда она уложила Женю спать, кто-то позвонил в дверь. Была уже ночь; родители за час до этого по очереди сообщили, что остаются на переработку. Услышав звонок, Женя вскочила с постели и бросилась открывать, надеясь, что всё-таки они вернулись. Но до двери добежать не успела: бабушка совершенно бесшумно догнала ее и положила ей руку на плечо. Поднесла палец к губам и сказала:

- Тихо.

Женя застыла – глядя на бабушку, на ее сосредоточенное лицо, она вдруг поняла: что-то может случиться. Всё также бесшумно бабушка подошла к двери и прижалась к ней ухом. Звонок не повторился, потом послышались удаляющиеся шаги. Лишь тогда бабушка жестом велела внучке возвращаться в постель, а через пару минут зашла проверить, легла ли та спать.

- Бабуль, а кто это был? – дрожащим голосом спросила Женя.

- Кто бы это ни был, - сказала бабушка, - запомни раз и навсегда: нельзя открывать дверь тем, кто звонит ночью. Мать с отцом на дежурстве, и тебе это известно. Откроешь – а за дверью…

- Кто? – глаза внучки расширились от ужаса, она сразу пожалела, что задала этот вопрос.

- Мясорубщик, - коротко ответила бабушка. Секунду-другую она, видимо, решала, стоит ли посвящать внучку в подробности, но потом продолжила. – Он приходит по ночам к тем, кто готов открыть свою дверь чужому. Если его впускают, он съедает хозяев живыми. – Бабушка помолчала еще немного и добавила: - Делает так, чтобы они не могли двигаться, вырезает куски мяса и ест, - Женя уже тихо скулила, зарывшись под одеяло, но бабушка вдруг с несвойственной нежностью коснулась ее плеча. – Обещай мне, что никогда не откроешь дверь Мясорубщику.

- Никогда, бабушка, - ответила Женя, не высовываясь из-под одеяла. – Никогда, я тебе обещаю.

- Хорошо. А теперь спи.

На следующий день бабушка, не упоминая о ночном визите, потребовала, чтобы отец вызвал мастера – врезать в дверь глазок. Отец выполнил требование, не спрашивая объяснений, но вечером Женя услышала, как он перешептывается с мамой: «Забеспокоилась бабка-то… видать, кто-то ночью приходил»… «Да мало ли, кто тут ночью ходит». Но сейчас, задним числом, Женя понимала – ночное посещение было каким-то странным. Райончик у них довольно маргинальный, в двери здесь ломятся часто: пьяные соседи, местная шпана, не знающая, куда приложить свои силы… Только в том-то всё и дело, что никто к ним в дверь не ломился. Один звонок… безмолвное ожидание… и звук удаляющихся шагов.

Кто же это был и зачем он пришел?

Женя подозревала, что бабушке было известно, КТО и ЗАЧЕМ. Бабушка вообще знала что-то такое, чего не знали другие. Но она никогда не говорила об этом прямо, ограничивалась мрачными намеками и зловещими недомолвками. Она вовсе не была жестокой и не находила удовольствия в том, чтобы запугивать внучку, определив для нее лишь необходимый минимум… некой информации.

[Ravshanovich]

продолжение...

Женя так ушла в свои воспоминания, что перестала следить за дорогой. Встряхнув головой, она снова взглянула в окно; сбрасывая скорость, автобус катился вдоль длинного пригорка, возвышавшегося над дорогой. Зимой мальчишки, невзирая на запреты взрослых, катались здесь на санках, и дело не обходилось без двух-трех смертных случаев за сезон. До остановки оставалось метров триста, когда Женя заметила на обочине у подножья склона странно знакомую фигуру.

Фигура осталась далеко сзади, а Женя ощутила, как по коже пробежал озноб. Это был тот самый мужчина в кепке, которого она видела вчера в окно. Что он здесь, черт возьми, забыл?

Может быть, он просто недавно переехал в одну из восьмиэтажек… допустим, снял квартиру? И теперь просто гуляет по окрестностям для вечернего моциона?

Возможно, но маловероятно. В таком случае Ксюха уже должна была знать, кто это такой и как его зовут. Нет. Что-то подсказывало Жене, что мужчина – не местный.

Соскочив с подножки, Женя почти бегом бросилась в квартал. Добравшись до расселенного дома, она остановилась, переводя дыхание. В школе она получала пятерки по физкультуре, но после выпускных экзаменов не тренировалась – времени не хватало. Женя оглянулась – позади на дороге никого не было. Что и неудивительно – даже если мужчина в серой кепке идет сюда, их разделяет почти полкилометра. Уже спокойнее Женя двинулась дальше.

Идя через двор, она миновала стол, за которым компания работяг «забивала козла». На земле валялись пустые бутылки из-под дешевого пива. Один из игроков громко выругался матом; Женя вздрогнула от звука его голоса. «Дьявол, совсем нервы никакие стали!», подумала она. Невольно ей вспомнилось, что, когда бабушка проходила мимо тусующихся с магнитофонами и выпивкой старшеклассников, громкие разговоры и дебильный хохот мигом смолкали, а взгляды опускались к асфальту.

Из подъезда навстречу Жене походкой подгулявшей примадонны выплыла Коваленко.

- Привет, - уныло кивнула ей Женя.

- Привет, Женькин! – Ксюха изловчилась и чмокнула ее в щеку, чего Женя органически не переваривала, и громким шепотом осведомилась – На пиво есть?

- Нет.

- Вот никогда у тебя нет на пиво, - возмутилась Ксюха. Вчерашняя субсидия, видимо, успела вылететь у нее из головы.

Задев Женю локтем, она направилась к ларьку. Стирая со щеки вульгарную красную помаду, Женя вошла в подъезд и вызвала лифт. Неожиданно ей захотелось выкурить пару сигарет. Обычно Женя курила только под настроение, так вот сейчас настроение у нее было как раз то.

Потянув на себя подъездную дверь, девушка натолкнулась на порыв ледяного ветра, растрепавший ее волосы. Пытаясь привести челку в нормальное состояние, Женя, не глядя по сторонам, шагнула на улицу, но тут же остановилась, услышав рядом чьи-то голоса.

Это предупреждение, мелькнула у нее мысль. Вчера было то же самое. Холодный сквозняк в форточку автобуса – а потом появился этот человек. Даже не поворачивая головы, Женя уже заранее знала – неподалеку от нее стоит Ксюха Коваленко. За спиной Ксюхи того, с кем она разговаривает, не видно: Ксюха – барышня в теле. Но если пройти чуть вперед – Женя так и сделала – можно увидеть короткий рукав летней рубашки, клетчатую брючину и…

Вот и лицо. Оно снова в тени – наверное, мужчина специально надвигает так низко свою кепку. Ксюха не замечает Женю, а вот незнакомец слегка подается вбок, бросая взгляд над плечом Коваленко. Он понял, что за ним наблюдают. Глаза его жутко вспыхивают мраморно-белым.

«Господи, неужели она ЭТОГО не видит?!» - подумала Женя, быстро отворачиваясь.

Она провела на улице еще целый час, выкурив вместо двух сигарет почти половину пачки. Когда она подходила к подъезду, Ксюхи и ее странного нового знакомого там не было. Но, выходя из лифта, Женя увидела, что дверь Ксюхиной квартиры чуть приоткрыта. Значит, Ксюха там – и, скорее всего, не одна. Видимо, они только что вошли – или, наоборот, собираются уходить. Женя поспешно юркнула к себе, всей душой не желая столкнуться лицом к лицу с незнакомцем в серой кепке. И только заперев замок и накинув цепочку, девушка поняла – он совсем рядом. За стенкой.

И, не исключено, пробудет там всю следующую ночь. Если не дольше.

Потом Ксюхина дверь захлопнулась. Женя заглянула в глазок, но на площадке никого не оказалось. Она прислушалась, но и за стеной было тихо. А ведь обычно, когда Ксюха приводит «гостей», все базары можно слышать, даже заткнув уши. Если она сейчас дома вместе с этим мужиком… то они, похоже, вообще не разговаривают.

На следующий день, получив обещанную прибавку к жалованию (дети у Павлишина, конечно, те еще «цветочки жизни», но своё слово он держит железно), Женя решила отметить это событие скромным дружеским ужином сама с собой.

Возле метро она заняла очередь в палатку и прикидывала, что бы ей такого взять к курице гриль… может, бутылочку вина и расслабиться, благо, повод есть? Ночь прошла спокойно, Ксюха, видать, прихватила своего кавалера и подалась в кафе «Балтика». Дети вели себя, как и всегда, паршиво, но они умеют и хуже. Женя уже выискивала глазами магазин с винным отделом, когда сзади ее окликнули:

- Женечка, это ты?

Женя обернулась. Она не сразу узнала в немолодой женщине заведующую районной библиотекой – заведением, побившим в последние годы все рекорды непосещаемости. Раньше бабушка частенько заходила туда вместе с Женей, и, пока внучка копошилась у высоких стеллажей, о чем-то негромко разговаривала с этой… Элеонорой Викторовной. Надо думать, они были подругами, хотя Элеонора лет на двадцать моложе. Скорее, знакомыми.

- Это я, - кивнула Женя. – Здравствуйте, Элеонора Викторовна.

- Как у тебя дела?

- Да вроде пока ничего. У вас как?

- Так, по-старому. Сижу целый день со своими книжками, небось, уже все забыли, что у нас библиотека есть, - Элеонора грустно улыбнулась. - Ты домой сейчас едешь?

- Ага. Премию сегодня получила, вот, думаю, не накрыть ли себе поляну на радостях.

Элеонора переложила из руки в руку пакет.

- Может, зайдешь ко мне ненадолго? Чайку попьем, поболтаем… Надо же, сто лет тебя не видела, ты и не изменилась почти.

- А что, идея, - легко согласилась Женя. – Мне… я как раз хочу вас кое о чем поспрашивать. Автобус только минут через десять будет, давайте пока купим себе коробку конфет.

* * *

Элеонора Викторовна налила в чашки дымящийся чай.

- Тебе с сахаром, Женя?

- Пожалуй… нет, - отказалась Женя. С таким количеством сладкого недолго всю стройность растерять. Хотя младшие Павлишины и поддерживают ее в тонусе, но всё же злоупотремлять не следует.

Окна библиотекарши выходили во двор; напротив виднелся Женин дом. Во дворе было безлюдно, «забивальщики козла» куда-то ушли.

- Так ты хотела со мной о чем-то поговорить? – напомнила Элеонора. В автобусе они общались на отвлеченные темы: цены, погода.

Женя кивнула.

- Элеонора Викторовна, а вы хорошо знали мою бабушку?

- Ну… ее вообще мало кто знал хорошо, дама она была своеобразная, царствие ей небесное. Просто она считала меня своей подругой и почему-то мне доверяла. Впрочем, я никогда не подводила ее.

Жене показалось, что во дворе возникло какое-то движение, но, когда она посмотрела туда, там по-прежнему никого не было.

- Вот как… - сказала Женя, дуя в свою чашку. – Своеобразная? А в чем это выражалось? – и, прежде чем Элеонора успела ответить, выпалила: - Она когда-нибудь рассказывала вам о… Мясорубщике?

Элеонора сложила руки под подбородком и некоторое время молчала, прикрыв глаза.

- Это… какой-то секрет? – смутилась Женя.

- Да нет, какие теперь секреты, - произнесла Элеонора. – Но, знаешь… темная это история с Мясорубщиком. Сразу скажу: я никогда не думала, что у твоей бабушки… не всё в порядке с головой. Но одно время она придерживалась очень странной теории, и, расскажи она об этом кому-то, кроме меня, ее запросто могли упечь в сумасшедший дом.

- Что, бабушка изучала аномальные явления?

- Нет, бабушка… Людмила Ильинична… была следователем прокуратуры. Просто однажды она сама столкнулась с аномальным. Но задолго до этого ей поручили установить личность неизвестного, задержанного ночью на окраине Люберец – патрульный принял его за пьяного и доставил в отделение, и только там стало ясно, что этот человек – сумасшедший. При обыске в кармане его пальто обнаружили потрепанную книгу – настолько старую, что она, судя по всему, стоила немалых денег и, возможно, была украдена из какого-то музея. Человека этого поместили в психиатрическую больницу, а твоя бабушка – тогда только начинавшая работать в прокуратуре – выясняла, кто это такой, что с ним случилось, и откуда у него эта книга. Книгу показали эксперту, и он подтвердил, что издание раритетное и очень дорогое, особенно, если найти покупателя из числа зарубежных коллекционеров. Довольно быстро Людмила Ильинична выяснила, что неизвестный – профессор истории Хаткевич, до недавнего времени работавший в одном из московских вузов. Его единственная родственница – двоюродная сестра – показала, что около месяца назад Хаткевич отправился в командировку в Норильск, и на тот момент был совершенно вменяем.

Позже в милицию поступило заявление от женщины, сдававшей приезжим комнату в коммуналке – у нее пропал жилец. Получалось, что Хаткевич приехал в Люберцы пригородным автобусом, с чемоданом, собранным для командировки и снял комнату на длительный период. Но вот что он делал в городе и почему соврал своей сестре…

- А сам он хоть что-нибудь говорил?

- Самое связное, что услышала от него твоя бабушка: «Нельзя на них смотреть! Нельзя мешать, когда они готовят себе пищу!». Понять это можно было так, что речь идет о живых мертвецах, причем Хаткевич уверен, что видел их. По заключению психиатра, причиной его сумасшествия стал сильный испуг. «Если они приходят во сне, - говорил Хаткевич, - нельзя стоять к ним лицом! Нельзя, чтобы они запомнили в лицо, потому что тогда они придут! Только в кошмарах мы видим их, а они видят нас, и тогда им известно, куда идти!».

- И что с ним стало потом?

- Ну, потом Хаткевич умер, и дело закрыли, поскольку заявлений о пропаже раритетной книги не поступало. А книгу сдали в спецхран библиотеки МВД, где я, кстати, работала.

- Элеонора Викторовна, так что же это была за книжка? – спросила Женя, беря конфету.

- Она называлась «О природе каннибализма», автор – барон Шварцкап, то есть, как ты понимаешь, напечатана она еще до революции. Мне удалось найти короткую справку: Шварцкап – состоятельный дворянин, много путешествовал, увлекался оккультными науками. Опубликовал сборник собственных статей, но тираж был уничтожен с санкции начальника Охранного отделения – усмотрели крамолу, хотя и не понятно, какую.

Должно быть, Хаткевич где-то достал уцелевший или авторский экземпляр. Шварцкап рассматривает обычаи и ритуалы людоедства у диких народов, в том числе и тех, что обитают в северных районах России. Похоже на попытку вычленить из ряда этнических групп некоторые, обладающие, скажем… сверхъестественными способностями, и объяснить такие способности поеданием себе подобных. По просьбе Людмилы Ильиничны я сделала ксерокопии нескольких страниц, посмотри дома, возможно, ты их найдешь.

- Я поищу. Но вы сказали – бабушка сама с чем-то подобным столкнулась. Как это произошло?

В квартире вдруг погас свет. Вздрогнул и замолчал старый холодильник.

- Пробки, что ли? – Женя приподнялась.

Выглянув в окно, Элеонора качнула головой.

- Да нет, похоже, это что-то на подстанции. В соседних домах тоже света нет. Ничего, пока еще не так уж и темно.

- Ладно.

- Так вот, слушай. В декабре восьмидесятого года из Люберец поступило сообщение о жутком двойном убийстве.

Жертвами стали двое пожилых супругов, проживавших на окраине города, невдалеке от промзоны. Оба имели судимости и состояли на учете в милиции. Производя плановый обход, участковый позвонил им в дверь, никто не открыл, и он решил зайти позже. Придя через два часа, он столкнулся на лестнице с соседкой поднадзорных, которая пожаловалась на ужасный запах из их квартиры – «будто бы что-то сгорело» и «кажется, у них газ потёк». На звонки опять никто не ответил, и тогда участковый решил взломать дверь. Мужа и жену он нашел внутри мертвыми: у обоих была вырезана часть внутренних органов, в том числе селезенка и печень… кажется, еще поджелудочная железа. Но дальше начались разногласия между участковым и бригадой медэкспертизы. Эксперты утверждали, что смерть наступила задолго до того, как участковый вскрыл квартиру, с небольшим интервалом: первым погиб муж, примерно через двадцать минут – жена. Однако, по словам участкового и привлеченных им понятых, взломав дверь, они обнаружили, что супруги еще ДВИГАЛИСЬ – бессмысленно, бесцельно бродили по малогабаритке, держась за стены и не обращая внимание на появившихся в квартире людей. От этого зрелища одна из понятых упала в обморок. Обои были перепачканы кровавыми отпечатками ладоней.

Источником отвратительного запаха были сковородка и две кастрюли, стоявшие на плите и содержавшие остатки мелко нарубленного и тщательно приготовленного мяса – это и были грубо удаленные у жертв органы. Рядом на столе лежал окровавленный кухонный нож. В квартире также ощутимо пахло газом.

Оперативники быстро опросили жильцов и узнали, что около полудня возле дома был замечен незнакомый человек; двое из опрошенных видели, как он входил в подъезд. По составленному фотороботу был опознан рабочий текстильной фабрики, некто Раскроев; незадолго до убийства он не вышел на смену и с тех пор отсутствовал. Раскроева объявили во всесоюзный розыск, но, как показали дальнейшие события, он находился в Люберцах либо где-то совсем рядом. Потому что в течение следующих двух недель произошло еще восемь таких же убийств – там же, в пределах промышленной зоны. Всякий раз у погибших была вскрыта брюшная полость, отсутствовала часть органов, а на кухнях обнаруживались признаки того, что органы подвергались «готовке», после чего убийца употремлял их в пищу.

Странно, что убийства продолжались, несмотря на интенсивные оперативно-розыскные мероприятия при существенном усилении личного состава. Сотрудники милиции между собой называли убийцу-каннибала «Мясорубщик».

- Какая… какой кошмар! – вырвалось у Жени. Ее передернуло.

- Да, все считали это кошмаром. Людмилу Ильиничну серьезно беспокоило, при каких обстоятельствах убийца пристрастился к поеданию человеческого мяса, и – здесь ее просто отказывались понимать – не привело ли это к морфологическим изменениям организма. Она не очень-то распространялась по поводу своих соображений, но как-то упомянула, что изменения могли пойти не только на уровне биологии. Похоже, она здорово запуталась с этим расследованием. Формально она курировала розыски Раскроева, но неоднократно докладывала начальству, что ищут они, возможно, кого-то совсем другого. В конце концов, ей дали добро на отработку других версий, но она тут же потребовала, чтобы по Раскроеву было заведено отдельное дело.

- Что такого необычного в этом Раскроеве? – спросила Женя, отхлебнув остывший чай.

- Да всё необычно. Он служил в армии, в танковых войсках. Во время штабных учений танк его взорвался. Экипаж сгорел до… прости меня, до головешек. Что осталось, собрали в цинковые коробки и отправили родителям с припиской: ваш сын, дескать, погиб при исполнении воинского долга. На этом всё как будто должно было закончиться, если бы вскоре Раскроев не появился дома, в Люберцах – день в день, когда должен был вернуться из армии.

- Как это? – изумилась Женя.

- Ну, как – я не знаю. Родители его успели умереть – не выдержали горя – но якобы его видели бывшие друзья. Своё «воскресение» он всем объяснял по-разному. Кому-то сказал, что на самом деле его перепутали с другим человеком, и в танке погиб не он. Кому-то – что травмы и ожоги оказались не такими уж серьезными. В общем, даже если собрать вместе всё, что он наплёл, всё равно непонятно, что же там было в действительности.

Людмила Ильинична запросила документы в отделе кадров текстильной фабрики. Трудовую книжку завели на имя Андрея Раскроева, причем на основании военного билета – паспорта у Раскроева не было. Он его потерял, но из-за нехватки работников директор в виде исключения дал ему время восстановить паспорт. Но сам военный билет был явно поддельным.

- Явно поддельным? – переспросила Женя. – Как же тогда его приняли в отделе кадров?

- Явно и неявно… - поправилась Элеонора Викторовна. – На первый взгляд, билет был подлинный. Людмила Ильинична мне потом говорила – рассматриваю его и понять не могу, что ж в нём не так?! И вдруг увидела – текст на печати отражен зеркально, задом наперед.

- Кому и зачем понадобилось таким образом документ подделывать?

- Именно. Кому и зачем? В голове не укладывается – зачем? Людмила Ильинична была человеком с сильной интуицией. Она уже тогда для себя решила – тут не афера, не просто подделка документов. Что-то похуже.

Дальше всё стало еще непонятнее. В военкомате, естественно, военного билета за таким номером никогда не выдавали, кроме того, там имелись совершенно точные данные, что Андрей Раскроев на самом деле погиб во время маневров. Но Людмила Ильинична добралась до командира части, где проходил службу Раскроев, и он в конце концов нехотя признался: может быть, не наверняка, но ВОЗМОЖНО, что сержанта Раскроева во взорвавшемся танке не было. Почему он так считает, командир не сказал. ЧП расследовали особисты, результаты они засекретили, а всем свидетелям, включая, кстати, и представителей генштаба, было строго-настрого предписано факт инцидента не разглашать.

Всё это Людмила Ильинична изложила начальству, но ей поставили на вид, что она слишком свободно интерпретирует простые факты, и предупредили о служебном несоответствии. Тогда она продемонстрировала военный билет Раскроева с «зеркальной» печатью, и ее чуть не обвинили в фальсификации…

- Выглядит так, - задумчиво сказала Женя, - словно кто-то очень не хотел, чтобы Раскроевым занимались вплотную. Кому-то УЖЕ что-то было о нем известно…

- Вот-вот, - закивала Элеонора. – Твоя бабушка говорила то же самое. Когда ее всё-таки отстранили от следствия, она впервые сказала мне, что Мясорубщик, по ее мнению, не человек. И еще – что все его жертвы страдали расстройством сна и нередко будили своих соседей, потому что во сне кричали. К этим крикам успели настолько привыкнуть, что просто не обратили на них внимания в моменты совершения убийств. Кроме того, во сне они видели одно и то же…

- Очень похоже на бабушку! – не сдержалась Женя. – Это – так, потому что вот это – вот так. И без объяснений.

- Верно, но ей ведь приходилось осторожничать – даже те, кто будто бы наблюдал НЛО, порой оказывались на лечении под присмотром комитетчиков, а Людмила Ильинична ударилась в полнейшую мистику. Откуда она всё это взяла, боюсь даже представить; оказалось, она по собственной инициативе доследовала дело Хаткевича, уже когда официально его сдали в архив. И обнаружила что-то такое, во что сама вряд ли верила до конца.

Она говорила, что в местах, заселенных людьми, обитают некие сущности… или субстанции, или фантомы. Они рядом с нами, но мы их не видим, а они не видят нас. Но они нас ищут. Когда-то они были людьми, однако что-то изменилось для них в законах природы… или же сами они слишком грубо эти законы нарушили. Вот и превратились в невидимые и невидящие… пустые места. Но иногда мы можем столкнуться с ними в страшных снах – тогда они следуют за нами, ведь их терзает голод, а у нас есть то, чем этот голод утолить…

Извини, Женечка, кажется, я совсем тебя заболтала. Хорошо, что электричество включили. Не хотелось бы весь вечер просидеть в темноте…

[Ravshanovich]

продолжение...

Уйдя от Элеоноры Викторовны, Женя умудрилась растянуть трехминутный путь через двор до своего подъезда на полчаса. Она никак не могла собраться с мыслями.

Ей трудно было представить, что бабушка работала следователем по особо важным делам. Оглядываясь назад, Женя признавала: да, бабушка сохранила в себе много черт, свойственных людям, долгие годы прослужившим в органах охраны правопорядка – властная решительность, жесткость, проницательность, умение видеть собеседника насквозь. Но это еще не всё.

За внешней твердостью скрывался страх – не просто за свою жизнь.

Следователям нередко приходится опасаться, что один из посаженных в тюрьму преступников, выйдя на свободу, однажды выберет момент и отомстит. Страх, который бабушка никому и никогда не показывала, был совершенно другого рода. О своём последнем «клиенте» она знала что-то такое, что выводило его из ряда обычных бандитов.

Может быть, следствие, которое вела бабушка, каким-то образом всё же нарушило планы Мясорубщика, и нарушило серьезно. И потом, после увольнения из прокуратуры, после переезда в этот район бабушка днем и ночью ждала, что Мясорубщик придет к ней. Бабушкина тревога была настолько сильной, что однажды, когда ночью раздался звонок в дверь, она не выдержала и проговорилась внучке, кто это мог быть.

Женя, стоявшая посреди детской площадки, невольно попятилась, глядя на дверь подъезда. Неужели именно ОН тогда молча ждал на лестничной клетке???

Присев на каруселях, Женя механически достала сигарету и закурила.

Отсюда до Люберец – всего полтора часа пешком. При условии, что Мясорубщик оставался там и знал, где поселилась его главная противница (разгадавшая или почти разгадавшая его тайну), ему не составило бы труда наведаться в этот район. И той ночью, когда Женины родители остались на переработку, он, кажется, именно это и сделал.

Кем бы ни был Мясорубщик – человеком во плоти или, как выразилась Элеонора – «субстанцией» - он, вероятно, не способен выйти за определенный ему ареал активности. Люберцы. Город, где совершались зверские убийства, сопровождавшиеся явлениями аномального порядка. Люберцы и ближайшая к ним местность. Именно рядом с Люберцами милиция задержала профессора Хаткевича, который:

А. Имел при себе старую книгу «О природе каннибализма»;

Б. Нёс бессвязную чушь о живых мертвецах и о ком-то, кто готовит себе пищу и не терпит при этом помех;

В. Сошел с ума от страха.

Дома Женя долго не решалась снять куртку и сбросить туфли. Где-то глубоко в подсознании зрело ощущение, что рядом происходит ЧТО-ТО УЖАСНОЕ, как тогда, в ее детском кошмаре. Ей казалось – переодевшись в домашнее, она станет чересчур уязвимой. Длинный теплый халат помешает ей бежать, если возникнет необходимость в бегстве.

Промедлив достаточно, чтобы устать стоять в прихожей, Женя прошла в бабушкину – «маленькую» - комнату. Она редко заходила сюда – только подметала пол и вытирала пыль. Жене не требовалось слишком много жизненного пространства, к тому же, здесь ей всегда становилось не по себе, словно вот-вот откроется дверь, и войдет бабушка. В комнате почти ничего не изменилось за три года – с того дня, когда рухнувший поперек улицы подъемный кран раздавил Жениных родителей; бабушка умерла двумя неделями раньше.

- Надеюсь, бабуль, ты не будешь сильно против, - пробормотала Женя, открывая книжный шкаф. Здесь бабушка хранила какие-то документы, вроде личного архива.

Полки шкафа были плотно уставлены старыми книгами. В последний раз Женя открывала его, еще когда училась в десятом классе – ей срочно понадобилось найти какой-то роман Шолохова, и бабушка сказала, что у нее должен быть. Верхняя полка имела дополнительное отделение сбоку; там лежала нетолстая стопка тетрадей. Женя осторожно достала их и перенесла на тахту.

Просматривая тетради, она убедилась, что это были планы и конспекты лекций по криминалистике. «Ничего интересного», с некоторым разочарованием подумала Женя, открывая последнюю тетрадь, и тут же поняла, что держит в руках бабушкин дневник.

Вернее, не совсем дневник – скорее, журнал. Записи были не датированы, лишь на обложке выведено крупными цифрами «1981».

Первые же строки как будто вернули Женю обратно на кухню Элеоноры Викторовны, только теперь с ними рядом стояла покойная бабушка, дополнявшая рассказ ей одной известными деталями.

«Кто такой Раскроев?

Точно не установлено, был ли именно он Мясорубщиком. Однако я потратила достаточно много времени, копаясь в его прошлом, и могу лишь сказать, кем он не был. Он не был нормальным человеком. Я вычислила эпизод, когда он впервые проявил свою ненормальность – это случилось еще в школе. На уроке труда одноклассник Раскроева по неосторожности отсёк себе палец; пострадавшего перевязали и вызвали «скорую помощь», однако отсеченный палец найти ТАК И НЕ УДАЛОСЬ. Учитель труда видел, как Раскроев подобрал его, выскочил в коридор и съел. Прожевал и проглотил так быстро, что трудовик не успел ничего сделать. Единственный, кто узнал об этом – директор школы, но он, понимая, какие последствия повлечет за собой огласка, вступил в преступный сговор молчания с учителем труда.

Согласно воспоминаниям его бывших школьных учителей, Раскроев был гиперсенситивен. Мне рассказали, что в седьмом классе погибла девочка, сидевшая с ним за одной партой, и он первым откуда-то знал, что она утонула - причем в тот момент об этом не знали даже ее родители».

В следующей записи бабушка ушла в сторону от темы Раскроева.

«Незрячие, о которых пишет Шв-п – вовсе не племя дикарей-каннибалов. Это – обособленные в пространстве и времени (посмертно) личности, чье состояние вызвано ошибками в некоем ритуале, включающем в себя поедание человеческих органов».

Женя несколько раз перечитала этот абзац. Всё-таки бабушка даже наедине с собственным журналом-дневником упорно не желала изъясняться напрямик.

Написанное далее привело Женю в полное недоумение.

«Под большим секретом и буквально на полминуты мне показали выдержку из внутреннего документа КГБ. Это ни много ни мало ориентировка на «имитированных людей». Там указывается: могут иметь при себе удостоверения личности, соответствующие стандартному образцу, не слишком новые; при этом номер удостоверения, одна из аббревиатур и т.д. обязательно содержат посторонний символ или дробную цифру. Ни одна организация выдачу такого удостоверения не подтвердит.

Неизвестные науке силы вселенной при определенных обстоятельствах создают и внедряют в мир «свои варианты людей». Либо путём «прямого копирования» - замена человека его точной копией (предшествует уничтожение оригинала), либо – генерацией абсолютно нового существа. Для второго случая характерна полная невозможность отследить какую-либо биографию субъекта.

Как «имитированные люди» классифицированы некоторые серийные убийцы, маньяки-некрофилы, людоеды».

Последнее предложение дважды подчеркнуто.

Опять о Раскроеве.

«Я считаю, что выход патологии Раскроева на пиковую стадию совпал во времени с призывом в вооруженные силы, причем знаковая перемена наступила в те несколько дней, когда Раскроев вместе с другими призывниками направлялся к месту службы.

Из-за технической неполадки поезд задержался в пути, точное место стоянки – станция Почаево. Это малонаселенный район; живут здесь только сотрудники станции и их семьи. Далее в радиусе восьмидесяти-ста (по примерным оценкам) километров в лесах можно не встретить ни одного человека. В Почаево произошел инцидент, впоследствии скрытый командованием в/ч: один из призывников пропал из поезда и отсутствовал почти трое суток. Это был Раскроев. Он вернулся буквально за час до отхода поезда. Из его объяснений следовало, что он заблудился в лесу, отойдя от станции на совсем небольшое расстояние.

Возможно, это совпадение, но в книге Шварцкапа Почаево указано как одно из первых мест, где были встречены Незрячие.

По прибытии в часть сопровождающий офицер доложил о случившемся, но Раскроев в дальнейшем нареканий не вызывал, и самовольная отлучка осталась без последствий.

Выяснить подробности службы Раскроева мне не удалось за исключением того, что он быстро получил звание сержанта за успехи в боевой подготовке. Какие именно обстоятельства предшествовали событиям на маневрах, мне также неизвестно.

(Не слишком ли часто с именем Раскроева связаны замалчивания и сокрытие фактов?)».

«По результатам беседы с комчасти.

Явно что-то не договаривает.

Через знакомых вышла на офицера особого отдела, возглавлявшего расследование. Он согласился встретиться со мной при условии, что его показания не пойдут в дело. С его слов экипаж, в который входил Раскроев, открыл огонь на поражение по другим танкам. Это объясняет возникшую на полигоне сумятицу, неявно, но отраженную в следственных документах. После первых залпов вряд ли вообще кто-то понял, что творится. И только через минуту или две из штаба отдали команду стрелять по машине Раскроева. Особист непроизвольно делает акцент на фамилии Раскроева, словно именно он записан в виновники. Но тут всё не так просто. Раскроев был всего лишь механик-водитель, он не мог одновременно вести танк и при этом стрелять. Вывод: Раскроева ликвидировали по заранее разработанному плану, причем – пожертвовав остальными членами экипажа».

Женя растерянно опустила тетрадь на колени. Раскроев. Почему его решили убить, причем способом, не оставляющим шансов на выживание – взорвав танк? Какая информация о нем разошлась по закрытым каналам спецслужб? Чем вызван резкий отказ бабушкиных начальников разрешить отдельное расследование по Раскроеву?

Когда этот человек был заявлен главным подозреваемым в люберецких убийствах, никто не возражал. Были уверены, что всё равно его не найдут, и поэтому не беспокоились? Повод для беспокойства мог появиться в случае, если бы кто-то начал разбираться с Раскроевым подробно и безотносительно актов каннибализма в промзоне. Тем более, если следователь, взявший на себя эту задачу, осознает, в ЧЕМ ИМЕННО должен разобраться – а бабушка наверняка дала понять, что уж она-то осознает это четко.

Тетрадь чуть не соскользнула на пол, Женя едва успела подхватить ее – откуда-то из середины выпал листок бумаги. Подняв его, Женя решила, что это одна из тех ксерокопий, которые Элеонора Викторовна делала для бабушки. Текст был набран крупным, явно не современным шрифтом и пестрел «ятями».

«…и печень, равно как селезенка и большинство органов, в животе расположенных, черпают жизненное начало из Первоисточника. Они – Носящие Жизнь. Вынутые из тела, выпаренные и прогретые в течение Особого времени, они очищаются от грязи телесной, и жизнь первоисточная, что в них содержится, войдет в поглотившего их беспрепятственно и мгновенно; к годам его прибавится вчетверо, ибо то – Чистое начало.

Но следует блюсти осторожность, пока приготовление не завершено и готовое не съедено. Оболочка органа истончается, и Жизненное неустойчиво в нем, может наружу выплеснуться и уйти, как из пробитого шара воздух. А может и обратно вернуться, туда, откуда орган Носящий отделен был».

Если это отрывок из книги «О природе каннибализма», барон Шварцкап излагал свои мысли вычурным, утрированно-архаичным языком, напуская слишком много таинственности. Жене хотелось надеяться, что пропечатанные с большой буквы определения (Жизненное. Орган Носящий) призваны скрыть ту печальную истину, что результаты исследований барона больше надуманы, чем основаны на реальных фактах. Но почему-то от прочитанного у Жени зашевелились волосы на голове.

Каким-то образом снятый на ксероксе текст мог быть применен к сегодняшнему дню.

Женя посмотрела на часы – кстати, день уже почти закончился. Завтра ей присматривать за младшими Павлишинами, изредка всерьез жалея о том, что она не может своими руками сдать их в интернат для трудных детей.

Она долго не могла заснуть. Ей казалось, что она слышит какие-то звуки, не то из-за двери, не то из-за стены. Потом усталость всё же взяла своё, и Женя забылась некрепким, тревожным сном

[Ravshanovich]

продолжение!

Во сне она видела площадку перед дверями своей и Ксюхиной квартиры. Но самой Жени на площадке нет – она спит в своей постели. За дверью Коваленко царит безмолвие. Но Женя точно знает – Ксюха там, у себя. Вопрос – одна ли?

Нет, Ксюха не одна. Этот человек в серой кепке – он вместе с Ксюхой. И они провели наедине двое суток. Чем занимались? Вульгарный и совершенно простой ответ кажется вопиюще неверным – какая-то чужая атмосфера повисла над площадкой. Не похоже, что у Коваленко веселье и развлекуха.

Воображение подсказывает возможные сцены в квартире. Может быть, Ксюха пытается разговаривать с новым знакомым. Она щебечет всякие глупости, задает дурацкие вопросы… он не реагирует. Он просто молчит и смотрит на Ксюху. Для него она всего лишь глупая женщина, готовая впустить к себе в дом… постороннего.

Но ведь так не могло продолжаться два дня и две ночи. Даже бывшая ресторанная певичка, при всей своей недалекости должна была в конце концов заметить: новый знакомый ведет себя не так, как положено. Так что к этому моменту события уже приняли другой оборот. Какой именно? Может быть, Ксюха просто психанула, может быть… догадалась, что обращается не к человеку… что тот, с кем она пытается разговаривать, не слушает ее… а просто ждёт.

В квартире Коваленко раздается звонок. Он глухим эхом разносится по углам, разбивая на осколки мёртвую тишину. Но эхо смолкает, и тишина вновь собирается в единое целое…

Женя открыла глаза и с ужасом поняла – в ЕЁ дверь звонят уже не первый раз.

Она отбросила одеяло, медленно поднялась на ноги. На цыпочках, осторожно обходя скрипящие паркетины и ступая лишь на те, что не отзывались писклявым протестующим звуком (характер своего паркета Женя знала наизусть), она вышла в коридор. Дыхание в груди замерло само собой.

Прильнула к глазку.

На площадке стояла Ксюха. В тот момент, когда Женя разглядела ее, она находилась у противоположной – дальней – квартиры, но, словно зная, что соседка проснулась и смотрит на нее в глазок, вдруг в три быстрых шага оказалась прямо перед Жениной дверью.

- Ксю… Ксюха… - пролепетала Женя. Но горло ее наотрез отказалось воспроизводить звуки, и она сама не услышала своего голоса.

- Женька, - сказала Ксюха.

Женя едва не закричала. Ксюха ЗНАЕТ, что она ее видит.

Но ведь она подошла так ТИХО!

Не в силах оторваться от глазка, не в состоянии сделать ни единого движения, девушка была уже невольным наблюдателем. Ксюха, не торопясь, наклонилась – глазок был врезан на высоте чуть больше метра – и линзу словно накрыла черная дыра. Это был Ксюхин рот – она ведь всегда говорила «в глазок», касаясь его губами.

Она всегда так делала. Но… Женя была уверена – за дверью стоит какая-то другая Ксюха. С ней что-то произошло за то время, что она провела в своей квартире с тем человеком.

Ксюхе нельзя открывать. Что-то запредельное, несущее с собой смерть… находится совсем рядом с ней. Может быть, это Он, тот человек в надвинутой на глаза кепке – отправил ее, чтобы выманить Женю из квартиры.

Где-то в обшивке двери есть щель. Это совершенно точно. Ксюха обращается к Жене, и свистящий шепот ледяным потоком просачивается в прихожую.

- Женька, впусти меня. Ты же слышишь. Впусти меня, Женька. Мне плохо. Мне надо где-то пересидеть ночь. Потом меня заберут. Я должна пересидеть ночь.

Чёрная дыра смыкается, отдаляется от линзы глазка. Женя снова отчетливо видит Ксюху. Она стоит неподвижно, пристально глядя на Женину дверь. Глаза Ксюхи тускло мерцают в свете лампы на потолке.

- Уходи, Ксюха, - прошептала Женя.

Преодолев оцепенение, она повернулась, и, также на цыпочках, пошла в комнату. Села на кровать и закуталась в одеяло. Ее трясло от страха, а в голове еще слышались Ксюхины слова: «Мне надо пересидеть ночь. Потом меня заберут».

В этих фразах – какое-то послание, подумала Женя. В другой ситуации они звучали бы совсем иначе. Но сейчас – ночью, произнесенные странной, словно чужой женщиной на лестничной площадке – они обрели зловещий смысл.

Что-то ударилось об оконное стекло. Женя подскочила, ее расширенные от испуга глаза метнулись к окну. Она не сомневалась, что сейчас увидит Ксюху. Ксюха прошла по карнизу и теперь стоит за ее окном, водя пальцами по стеклу.

Но та Ксюха, которую знала Женя, ни за что не пошла бы по карнизу. Да и пройти там нереально – слишком узко.

За окном никого не было. Никого и ничего – только чернильная ночная тьма, скудно разбавленная светом уличных фонарей. Женя коснулась прохладного стекла горячим лбом, задержалась, слушая, как колотится сердце. Стекло замутнело от дыхания.

ЗАПОТЕЛО.

Не веря собственной догадке, Женя отшатнулась от окна.

Ксюха говорила с ней, и рот ее накрывал глазок. Но глазок НЕ ЗАПОТЕЛ.

С этой деталью послание расшифровывалось легко, четко и…

…и настолько понятно, что кровь стыла в жилах.

Ксюха разговаривала, НЕ ДЫША. Вот почему ее шипение в глазок напоминало шелест прорезиненного плаща. Словно кто-то медленно дул в пластмассовую трубку.

Но живой человек не может говорить, не дыша. По крайней мере, Ксюхе это точно не пришло бы в голову.

Она вышла на лестничную площадку мёртвая.

* * *

Остаток ночи Женя провела, забившись в самый дальний от окна угол, за кроватью, сидя на корточках и сжимая в руках молоток. Как будто молоток мог чем-то помочь, если бы мёртвая Ксюха сама или при помощи человека с мраморными глазами открыла ее дверь и вошла в квартиру…

А потом наступил рассвет, и ночная жуть начала, как обычно, уходить, рассеиваться. Но Женя понимала: ее страшное видение не было просто ночной галлюцинацией, плодом не в меру разыгравшейся от чтения бабушкиного журнала фантазии. Ксюха Коваленко на самом деле разговаривала с ней, касаясь губами дверного глазка.

Женя не видела и не слышала, как Ксюха, подождав еще немного на площадке, зашла к себе. Но там она провела не больше минуты или двух. Вскоре она вновь покинула свою квартиру и медленно, словно нащупывая ногами ступеньки, пошла вниз по лестнице. Если бы кто-нибудь в этот момент двигался ей навстречу и взглянул ей в лицо… смерть от разрыва сердца была бы для этого человека лучшим выходом. Всё что угодно лучше, чем всю оставшуюся жизнь помнить увиденное и знать, что однажды, войдя поздней ночью в свой подъезд, ты разминулся с трупом. Обостренный слух сжавшейся в комочек Жени уловил лишь глухое поцокивание каблуков-шпилек, когда Ксюха спускалась к первому этажу. Но Женя даже не обратила на это внимания.

…Пора было собираться на работу. По-прежнему леденея от страха и впадая в панику при мысли о том, что скоро придется выйти на лестничную клетку, Женя через силу умылась, почистила зубы. Выпила кофе и докурила оставшиеся сигареты. Она уже здорово опаздывала, но сейчас это просто не имело для нее значения. Прочитав придуманную на ходу молитву – «Господи, боже, избавь меня увидеть то, что видеть мне не положено, ибо я слабый человек» - Женя собралась с духом и выглянула наружу.

Но там не было абсолютно ничего интересного. Или страшного. Поворачивая ключ в замке, Женя искоса глянула на обитую коричневым кожзаменителем Ксюхину дверь – дверь была плотно закрыта, но заперта или нет – так не скажешь, а проверять Женя, естественно, не решилась. И только на первом лестничном марше она увидела один из тех следов ночного кошмара, который не рассеялся и не растворился с наступлением утра.

На ступеньках виднелись пятна накапавшей, уже свернувшейся крови.

Держась за перила, Женя вышла на улицу, надеясь на то, что встретит по дороге живую Ксюху, и та попросит у нее денег на пиво. Это будет лучшим и единственным доказательством того, что в фазе кошмара Женин мозг не перехватывал образы из реального времени, а просто их порождал внутри себя.

Но Ксюху встретили несколько раньше, и совсем другие люди. Когда Женя завернула за угол ближайшего к автобусной остановке дома, навстречу ей медленно выехала милицейская машина…

Вечером к Жене пришел участковый инспектор, которого она раньше не видела; вместе с ним был мужчина, предъявивший удостоверение следователя. От них Женя узнала, что в пять утра ее соседку («Когда вы видели ее в последний раз, она показалась вам… нормальной?») заметил патруль из местного отделения. Ксюха медленно брела вдоль задней стены расселенного дома, неуверенной походкой, сильно шатаясь. Ее приняли за пьяную и остановили для проверки документов; впрочем, Ксюха на голос не среагировала, и пришлось ее взять за локоть. Ее остекленевшие, пустые глаза смотрели в куда-то в одну точку, мимо патрульных. В лучах восходящего солнца лицо Ксюхи быстро становилось мертвенно-синим. Она покачнулась и упала, ударившись головой о низкую железную ограду. Пока один из патрулей вызывал по рации «скорую помощь», второй обнаружил, что тело Ксюхи полностью остыло, а пульс не прощупывается, зато на коже отчетливо видны трупные пятна. Прибывшая бригада «скорой» констатировала смерть, наступившую не менее трёх часов назад. У патрульных возникли серьезные проблемы с объяснением того факта, что они обратились с просьбой предъявить паспорт к МЁРТВОЙ женщине, причем умершей где-то в другом месте, не там, за расселенным домом. Обоих временно отстранили от работы, но вскоре нашлись и другие свидетели, видевшие Коваленко идущей куда-то задворками за несколько минут до поступления на пульт диспетчера «скорой помощи» вызова.

Женя подозревала, что именно случилось с Ксюхой, но ей не с кем было поделиться своими подозрениями.

Мясорубщик сделал Ксюху своим донором. Выпотрошив несчастную женщину, он – на ее кухне, в ее посуде, на ее плите – приступил к готовке. В эти моменты Ксюха уже умирала, но случилось непредвиденное – поломка на подстанции. Прервалась подача электричества.

А у Ксюхи – наверное, у единственной в квартале – электрическая плита вместо газовой.

Конфорки остыли, и процесс извлечения жизненного начала был нарушен и пошел в обратном направлении. Вытянутая из Ксюхиного тела энергия устремилась назад. Но умирающее тело было уже не способно нормально принять и использовать ее. В результате Ксюха ненадолго обрела способность двигаться, и даже ее мозг – лишенный кислородного притока, но «включившийся» от энергетического притока – какое-то время еще выполнял свои функции. Это была, конечно, уже не жизнь – это был короткий отпуск с того света.

(Однажды такое уже случилось – там, в Люберцах. Окно кухни, в которой Мясорубщик готовил своё адское блюдо, было открыто, и задувший ветер погасил огонь на плите. Ведь запах жареного мяса в квартире перемешался с запахом газа, словно где-то была утечка).

Ксюха, наверное, осознавала, что с ней произошло. И – почти наверняка – ей было страшно и одиноко. Вот почему она вышла на лестничную площадку и позвонила в дверь соседки, просила ее впустить.

Но Женя не могла выполнить ее просьбу.

Тогда Ксюха – выпотрошенная, с искромсанным животом, никому больше не нужная – словно испорченная вещь – в конце концов отправилась на улицу, а на ступеньки лестницы из-под ее пошловато-яркой кофточки сочилась кровь.

…Женя не решилась пойти на похороны. Она боялась, что увидит растерзанный живот покойницы. Правда, Ксюхина соседка снизу – пенсионерка, собиравшая деньги на венок – уверяла, что гроб закроют. Она же сказала Жене, что Ксюха, должно быть, предчувствовала, что с ней случится беда. В последние ночи она громко кричала во сне. Когда соседка, встретив Ксюху на улице, спросила, всё ли у нее в порядке, та вяло отмахнулась и объяснила, что ей снятся кошмары.

А еще Женя боялась, что среди провожающих окажется человек с белыми, как мрамор, глазами под козырьком низко надвинутой кепке. Или, что еще страшнее – она заметит его где-нибудь в стороне, между могилами.

Впрочем, сейчас он, наверное, поблизости, думала Женя, глядя вечером в окно. Ведь у него так ничего и не получилось… Что бы ни привело его в этот район, именно здесь он нашел очередную жертву. Сейчас он затаился – в одной из квартир расселенной пятиэтажки или в глубине разросшихся кустов. Ждёт нового донора.

Женя хотела выпить на ночь снотворное, но за ним надо было идти в аптеку. Да и утром она может проспать.

После всех пережитых страхов фаза кошмара наступит очень быстро. Накрывшись с головой одеялом, Женя долго молилась – как умела, своими словами, много раз повторяя одну и ту же фразу:

«Боже, всемогущий господи, если во сне я увижу Его – сделай так, чтобы я успела отвернуться».

@ Doff

[Jam]

А вот от меня небольшой. Автор - Сергей Козлов.

Если меня совсем нет

Еще совсем немного — и загорятся звезды, и выплывет месяц и поплывет, покачиваясь, над тихими осенними полями. Потом месяц заглянет в лес, постоит немного, зацепившись за верхушку самой высокой елки, и тут его увидят Ёжик с Медвежонком.

— Гляди, — скажет Ёжик.

— Угу, — скажет Медвежонок. А месяц подымется еще выше и зальет своим холодным, тусклым светом всю землю.

Так было каждый вечер в эту ясную холодную осень. И каждый вечер Ёжик с Медвежонком собирались то у Ёжика, то у Медвежонка и о чем-нибудь говорили. Вот и сегодня Ёжик сказал Медвежонку:

— Как все-таки хорошо, что мы друг у друга есть! Медвежонок кивнул.

— Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем.

— А ты где?

— А меня нет.

— Так не бывает, — сказал Медвежонок.

— Я тоже так думаю, — сказал Ёжик. — Но вдруг вот — меня совсем нет. Ты один. Ну что ты будешь делать?

— Пойду к тебе.

— Куда?

— Как — куда? Домой. Приду и скажу: «Ну что ж ты не пришел, Ёжик?» А ты скажешь...

— Вот глупый! Что же я скажу, если меня нет?

— Если нет дома, значит, ты пошел ко мне. Прибегу домой. А-а, ты здесь! И начну...

— Что?

— Ругать!

— За что?

— Как за что? За то, что не сделал, как договорились.

— А как договорились?

— Откуда я знаю? Но ты должен быть или у меня, или у себя дома.

— Но меня же совсем нет. Понимаешь?

— Так вот же ты сидишь!

— Это я сейчас сижу, а если меня не будет совсем, где я буду?

— Или у меня, или у себя.

— Это, если я есть.

— Ну, да, — сказал Медвежонок.

— А если меня совсем нет?

— Тогда ты сидишь на реке и смотришь на месяц.

— И на реке нет.

— Тогда ты пошел куда-нибудь и еще не вернулся. Я побегу, обшарю весь лес и тебя найду!

— Ты все уже обшарил, — сказал Ёжик. — И не нашел.

— Побегу в соседний лес!

— И там нет.

— Переверну все вверх дном, и ты отыщешься!

— Нет меня. Нигде нет.

— Тогда, тогда... Тогда я выбегу в поле, — сказал Медвежонок. — И закричу: «Е-е-е-жи-и-и-к!», и ты услышишь и закричишь: «Медвежоно-о-о-к!..» Вот.

— Нет, — сказал Ёжик. — Меня ни капельки нет. Понимаешь?

— Что ты ко мне пристал? — рассердился Медвежонок. — Если тебя нет, то и меня нет. Понял?

— Нет, ты — есть; а вот меня — нет. Медвежонок замолчал и нахмурился.

— Ну, Медвежонок!.. Медвежонок не ответил.

Он глядел, как месяц, поднявшись высоко над лесом, льет на них с Ёжиком свой холодный свет.

[Ravshanovich]

Читал и думал, ща друг другу в "глаз дадут"... а так хорошо все начиналось!

[Jam]

Читал и думал, ща друг другу в "глаз дадут"... а так хорошо все начиналось!

Закончилось тоже хорошо У них всегда так

[Ravshanovich]

Главбух!(мистика)

1-

Васнецов подписал оба приказа после полудня.

«Малахитову Маргариту Ивановну уволить с должности главного бухгалтера… с 01 октября».

«Тарасова Александра Константиновича перевести на должность главного бухгалтера с окладом согласно штатному расписанию».

Вроде бы и всё. Жить и радоваться.

Но мерзкое ощущение его не оставляло. Ощущение, что он сделал не продуманный шаг – и влип.

Хотя шаг этот он рассчитывал и продумывал почти целый год. Готовил его так, как не готовят внедрение резидентов.

«Просто это надо было сделать», - сказал себе Васнецов, грызя карандаш. Грызть карандаши не так вредно, как смолить одну за другой крепкие сигареты. Но тоже так себе привычка.

Неделю назад, когда Малахитова явилась в офис, бухгалтерские документы были заперты в сейф, сейф опечатан, а на компьютере изменен пароль пользователя. Главбухша ворвалась в кабинет Васнецова и потребовала объяснений. И тогда Васнецов, стараясь говорить спокойно, поставил Малахитову в известность: она уволена. Пусть сдает дела новому главбуху.

Головная боль в лице госпожи Малахитовой досталась Васнецову от предшественника. Поначалу Васнецов подозревал, что Малахитова держала его за горло, располагая неким компроматом, но вскоре понял свою ошибку. Главбухша просто воплощала собой танк, прущий по жизни напролом и готовый раздавить любого, вставшего на пути. Когда Васнецов сообщил ей, что намерен провести в бухгалтерии аудиторскую проверку, Малахитова яростно отчитала его при сотрудниках, словно он был не генеральным директором, а сопливым мальчишкой. «Не смейте мешать мне делать мою работу!!! – орала она. – Не суйте нос, куда не просят! Вам кто-то сказал, что у меня что-то не так?! КТО вам это сказал? Имя мне назовите!!!».

Васнецов не был трусом. Он служил в погранвойсках, задержал двоих нарушителей и получил ножевое ранение, разнимая сцепившихся в казарме старослужащих. Перед опасностью никогда не пасовал, но… беснующаяся главбухша вынудила его сдать назад. А что ему было – драться с ней? Одного удара Малахитовой вполне бы хватило. Чтобы насмерть.

Чисто из принципа Васнецов не поднимал руку на женщин, но чем дальше, тем меньше он воспринимал Малахитову как женщину. Постепенно он и человека перестал в ней видеть. Ядовитая змея, да и только. Фирма несла огромные убытки, а Малахитова в наглую прокручивала собственные делишки, часто откладывая свои прямые обязанности «на потом». Все попытки Васнецова призвать главбухшу к порядку оканчивались истерикой и обвинениями в его же адрес.

- Решили, значит, меня уволить? – язвительно спросила Малахитова в прошлый понедельник. – Это какая же, интересно, мразь против меня вас науськивает?

- Никакая, - сухо ответил Васнецов. – Вы увольняетесь по собственному желанию. Поскольку не справляетесь с работой.

- Ах, вот оно что, - протянула Малахитова. – С чего вы взяли, что я не справляюсь? Я? Не справляюсь? Это сотруднички ваши не справляются, только интриги плетут, а больше ни хера не делают! Лучше их на место поставьте, а меня не трожьте, ясно?!

- Ясно, - буркнул Васнецов, не глядя на Малахитову. – Не уйдете по-хорошему – я вас вообще в тюрьму посажу. Все доказательства у меня на руках.

- Я поняла, чего вы хотите, - попятилась Малахитова. – Не нравится со мной работать, так и скажите! Я с самого начала знала, что вы меня отсюда выживите! Я знала, я знала. Но ничего, Валентин Григорьевич, боженька – он всё видит, - и добавила, вдруг сразу состарившись лет на двадцать:

- Вы и представить себе не можете, что вы натворили.

Всю неделю после этого разговора Малахитова вела себя так, словно ничего не случилось. Словно капризы руководства у нее уже поперек горла встали, и она не намерена трепать себе нервы по пустякам. На планерках и совещаниях по-прежнему не давала никому рта раскрыть, хотя Васнецов и запретил ей в них участвовать. Васнецову приходилось вызывать подчиненных к себе чуть ли не явочным порядком. Саша Тарасов жаловался, что Малахитова не только отказалась сдать дела, но еще и велела ему «сидеть и не рыпаться». Васнецов стиснул зубы и выжидал: в конце концов, осталось всего несколько дней. Потом осталась пятница – и выходные. Потом – только выходные.

И вот сегодня он подписал оба приказа.

Малахитова собирала вещи. В бухгалтерии за ней в оба глаза следили новый главбух и заместитель Васнецова. Сам же Васнецов сидел у себя и грыз карандаш, пытаясь отвязаться от навязчивой ассоциации: уволив Малахитову, он, по сути, нанес ей тот самый смертельный удар. Переломал шею ядовитой гадюке. Вот только гадюка и с переломанным хребтом способна извернуться и запустить в тебя напоследок зубы.

Однажды, еще в армии, он видел, как пролежавшая несколько часов на солнцепеке мёртвая гадина (по ней проехался обоими колесами штабной мотоцикл) вцепилась в руку солдату, пришедшему ее убрать. У солдата была палка-рогатина и пластиковый мешок, а змея, как все думали, давно сдохла. Но едва солдат наклонился, пытаясь поддеть тело рогатиной, змея вдруг обвилась вокруг палки и повисла на запястье.

А три дня спустя, когда военная прокуратура закончила расследование инцидента, солдата отправили домой.

В цинковом гробу.

Дверь открылась. На пороге стояла Малахитова – с двумя пакетами в левой руке. Из одного торчал каблук туфли.

- Что-то еще хотели, Маргарита Ивановна? – хмуро осведомился Васнецов.

Но Малахитова промолчала. Она смотрела на генерального директора ледяным, остановившимся взглядом. Васнецов обратил внимание, как заострились черты ее лица, а глубоко посаженные глаза ввалились еще больше. «Как мертвая», с ужасом подумал он.

Затем Малахитова повернулась и ушла.

Минут через пять явился зам.

- Всё? – коротко спросил его Васнецов.

- Да, слава богу – отделались, - кивнул тот, и, не спрашивая разрешения, закурил. – Знаешь, пока мы ее караулили, я всё ждал, что она ко мне подскочит и прокусит артерию.

- Слушай, достал уже ныть, - вяло огрызнулся Васнецов. – Скажи спасибо, что я тебе не поручил ее об отставке уведомлять. Пропуск она сдала?

- Без понятия насчет пропуска. Начохраны ее провожал до выхода.

- На всякий случай предупреди, чтобы духу ее тут не было, что с пропуском, что без.

- Понял. Предупрежу.

- Ты сейчас предупреди. Да не по телефону, а лично на КПП сходи и скажи.

- Понял. Докурить можно?

- Нельзя, твою мать! И, это… Тарасова сейчас ко мне.

- Понял, - кивнул зам, торопливо гася в пепельнице окурок.

Васнецов уехал домой с тяжелым сердцем. Вёл машину в среднем ряду, не выше шестидесяти, потому что чувствовал, что плохо контролирует ситуацию на дороге. Нервное напряжение, скопившееся в ожидании этого дня, отпустило, но взамен пришла опустошенность. Тело налилось усталостью, а голова раскалывалась. До восьми часов он знакомился с выкладками Тарасова: новый главбух полагал, что большую часть дыр в бюджете пока еще можно заткнуть. Но Васнецов слушал Тарасова рассеяно, каждую минуту ловя себя на том, что его так и тянет обернуться к окну. Несколько раз он украдкой взглянул на улицу, но Малахитовой не увидел. И всё же был уверен, что она где-то там, на другой стороне дороги. Стоит и сверлит пронзительным взглядом его затылок.

- В общем и целом, непреодолимых кризисов не бывает, - добавил Тарасов, складывая свои бумаги в кожаную папку. – Бывают не выявленные причины, но причину вы уже не только выявили, но и устранили.

- Угу, - отстраненно кивнул Васнецов.

- Одно плохо, Валентин Григорьевич, - Тарасов помялся. – Она всех сотрудников перессорила. Нездоровый климат в коллективе. Деньги ведь воровала, из карманов прямо, из сумочек… Вы бы поговорили с людьми, а? Пусть успокаиваются.

- Я поговорю, - отозвался Васнецов.

Откровение о том, что Малахитова наживалась не только по-крупному, но и мелко крысятничала, выглядело сейчас маловажным.

Важным сейчас не выглядело ничего. Уволив главбухшу, он будто потратил на это все силы, сколько было.

-2-

Ландшафтные дизайнеры-озеленители потрудились на славу, превратив элитный поселок в элитную экосистему: сплошные крупномеры всех сезонов посадки. Выйдя из машины, Васнецов вдохнул насыщенный кислородом воздух, и впервые за последние дни не ощутил запаха дешевых духов, которыми пользовалась госпожа Малахитова. Запах преследовал его днем и ночью, но ночевал-то он дома, где, конечно, нога Малахитовой не ступала. Хотя из кабинета духам тоже давно пора выветриться.

Едкий аромат разбудил в подсознании страсть к изысканно-паскудным приключениям, которую нормальные люди в себе тщательно давят.

А ведь Малахитова – сексуальная баба.

Если отбросить ее жуткие манеры и вспышки бешенства, она определенно привлекательна. Совсем недавно экс-главбухше исполнилось сорок три года, к которым она сохранила точеную фигуру и рельефную задницу. «Предложи она мне переспать, - думал Васнецов, - я бы уже не смог ее уволить».

Да, но, сталкиваясь с Малахитовой ежедневно, подобных заскоков он за собой не замечал. Кстати, почему? А, вот. Лицо. Ее лицо. Очень худое, слишком неподвижное, кости черепа едва обтянуты бледной кожей.

Васнецова едва не вырвало на ровно подстриженный газон. Само желание секса с Малахитовой несло в себе нечто некрофильское. Именно поэтому раньше таких диких идей у него не возникало. Всё равно, что по-серьезному задуматься о том, чтобы трахнуть покойницу. Только именно по-серьезному, не давая своей фантазии никаких поблажек. Вообразить себе ЭТО во всех деталях.

И во всех, черт бы их побрал, последствиях.

Ненадолго его мысли потекли другим направлением. Шагая по гравиевой дорожке, он с завистью рассматривал роскошные двух- трехэтажные коттеджи в европейском стиле. Детишек во двориках выгуливали явно не мамаши, а гувернантки. Стоящие у калиток машины все вместе тянули на бюджет небольшого государства. Со своей зарплатой генерального директора Васнецов не мог позволить себе поселиться в таком вот местечке. И даже если весь тарасовский оптимизм не окажется профанацией (вера Васнецова в главбухов катастрофически упала), возможность такая появится не раньше чем через года три-четыре. Которые, между прочим, неплохо бы еще прожить.

Игорь Сотченский нигде не работал уже без малого восемь лет, что не мешало ему кататься как сыр в масле. Сам он изрек по этому поводу нечто вроде: «Падай низко, если хочешь взлететь высоко».

Свой взлёт Игорь начал новогодней ночью, в клубе, где в кой-то веки собрались его и Васнецова однокурсники. Именно Сотченского там и не ждали: у всех челюсти отвисли, когда он приехал. Это было актом либо крайней бесчувственности, либо сатанинского умения держать себя в руках. Уходящий две тысячи пятый забрал у Игоря женщину, которую он любил – никто толком не знал, как это случилось. В один из первых дней декабря ее нашли на проселочной дороге, в трех километрах от дачи, где она проводила короткий отпуск. Причина смерти была налицо: несчастная задохнулась от мороза раньше, чем впала в кому от переохлаждения. Причина же, по которой женщина вообще оказалась ТАМ – легко, по-домашнему одетая – так и осталась необъясненной.

В те муторные от горя дни Игорь так замкнулся в себе, что многие опасались, не пришлось бы возвращать его к жизни медикаментозно. Но Сотченский оказался жизнеспособнее, чем о нем думали: еще скрывая за фальшивой веселостью прострацию, он уже ловил момент, чтобы вырваться из клетки личной трагедии.

Девушку за соседним столиком, которая мирно чокалась шампанским с подругой, Игорь «снял» на спор, который сам же затеял с Васнецовым, и без особых планов. Девушка была какая-то вся на взводе, как сжатая пружина. В ее поведении сквозила нервная пафосность, а шутки Сотченского вызывали у нее взрывы полуистерического смеха. В разгар вечеринки, когда по залу уже расхаживали ребята-стриптизеры, девушка вдруг подхватилась и уехала домой на такси, оставив Игоря в полном недоумении.

Лучше бы она этого не делала, потому что любопытный по натуре Сотченский еще со школы только и делал, что допытывался до скрытой сути непонятных ему явлений.

Опросив клубных завсегдатаев, он переварил полученные «показания», и вот тут-то план у него появился.

Девушка оказалась дочкой богатого нефтяника, но папиным благосостоянием всё хорошее в ее жизни начиналось и заканчивалось. Еще первоклассницей Алиса едва не бросилась в окно с двенадцатого этажа после очередной родительской ссоры – отец чудом успел поймать ее за воротник. После этого она долго наблюдалась у психиатра, а отношения между родителями становились всё хуже и хуже. В итоге состоялся развод, а отец, имевший связи в суде, лишил бывшую жену права видеться с дочерью.

Взрослея, Алиса лелеяла одну светлую мечту: найти прекрасного, очень ДОБРОГО мужчину, и выйти за него замуж. И никогда-никогда с ним не ссориться.

Достигнув возраста мини-юбок и гулянок за полночь, Алиса с головой окунулась в поиски, но довольно скоро ей пришлось усвоить малоприятную истину: мужчины бывают не только добрыми, но еще и непостоянными, и весьма корыстными. Выросшая в тепличных условиях и от того беспредельно наивная, Алиса готова была бросить к ногам избранника, всё, чем владела. Увы, мужчин привлекали ее деньги, но никто не жаждал получить в довесок ее саму. Алиса была «куколкой», однако с хорошими задатками психопатки, при этом начисто лишенной даже тех крох обаяния, какими не обделены и дурнушки. Кроме того, катаясь на роликах, она упала, сильно повредив лицо; после долгого и болезненного лечения остался тонкий шрам – от края нижней губы и чуть вниз по подбородку. В глаза он почти не бросался, но из-за него у Алисы развился комплекс.

Обогатив опыт отношений с мужчинами парой-тройкой суровых уроков, девушка изменила подход: теперь, выходя «в люди», она изображала обычную, не особо состоятельную москвичку. Таким образом, она практически обрекла себя на пожизненное одиночество, если бы не господин Сотченский.

Три месяца ухаживаний и беспросветной романтики воздались сторицей: Алиса железно уверилась в том, что Настоящая Любовь – вот она, только руку протянуть, и пора бы уже, была не была, рассекречиваться. Но самый коронный номер Сотченский приберег для нее на закуску. С каменной физиономией выслушав признание Алисы, он заявил, что неравный брак ему сто не нужен, жениться на деньгах он не собирается, и что он «хочет побыть один». Удрученной таким сюжетным виражом Алисе пришлось не только выплакать море слёз, но и хорошенько побегать за «принципиальным» возлюбленным. Тот и шагу не сделал в сторону ЗАГСа, пока Алиса сама себе не внушила: содержать будущего мужа и оплачивать все его, даже самые дурацкие, прихоти будет для нее величайшим счастьем.

К чести хитроумного ловеласа можно лишь сказать, что свое содержание он отрабатывал от и до. Алиса получила именно то, чего хотела – идеального мужа, принимающего ее такой, какая есть. Не нуждаясь отныне в средствах, Сотченский зарегистрировал в минпечати журнал под названием «Очевидное – не очевидно» (аномальщина во всех ее проявлениях). Журнал выпускался с завидной нерегулярностью, что не мешало новоявленному главреду позиционировать издание как единственное располагающее ПРОВЕРЕННОЙ информацией о мире призраков, киборгов-мутантов и пришельцев из космоса.

…Интерьер кабинета полностью соответствовал вкусам Игоря – аккуратиста и педанта. На журнальном столике курилась ароматическая палочка. И только залежи компьютерных распечаток на крышке секретера вносили резковатый контраст в общий стиль.

- Выпьешь что-нибудь? – предложил Игорь.

- Я же за рулём…

- Ночевать не останешься, что ли? Давай, сто лет ведь не виделись!

- А подруга жизни твоя где?

- Алиска на Мальдивах, в океане плещется. Для нервов полезно.

Если Сотченский и расстраивался по поводу отсутствия дома жены, виду он не показывал.

- Ладно, плесни тогда чего-нибудь…

- Виски? Ром? Коньяк? – перечислял Игорь, стоя у мини-бара. – Не начать ли нам с пивчанского?

- Давай просто коньяк. Не хочу завтра давлением мучиться. – Васнецов кивнул на секретер. – Копилка сенсаций?

Игорь разлил коньяк в хрустальные рюмки.

- Да, и еще каких! Думаешь подписаться?

- Ну нет уж, спасибо, – Васнецов наугад ткнул пальцем в одну из бумажных кип. – «Таврия-113»? Что это еще такое?

- Это – в рубрику «Страхи большого города». Легенда. Среда распространения – сотрудники ДПС, территория – юг Подмосковья, периоды проявления феномена – осенние месяцы, условия – туман, повышенная влажность. Автомобиль «Таврия» девяносто третьего года тормозит на большой скорости, притираясь к машинам патрульной службы. На лобовом стекле засохшие пятна крови, а в кабине сидит труп с…

- Твою мать, Игорь! Ты вроде бы говорил, что печатаешь только проверенную информацию?

- Проверенную, опровергнутую или в стадии проверки. Большей частью всё, чем я занимаюсь – милые детские сказочки. Но проверить «Таврию-113» я пока не могу. Восемьдесят респондентов из ста наотрез отрицают существование легенды, десять человек признались нехотя, что слышали что-то вроде, и еще десять анонимно подтвердили, что многие побаиваются дежурить на шоссе с сентября по ноябрь. Знакомый из пресс-службы МВД свел меня с инспектором, который подал первый и последний рапорт о «Таврии». Знаешь, что бывает за такие рапорты? Внеочередная медкомиссия с пристрастием и звездочка с погон. К диалогу он был не очень расположен, но тесть подогнал мне наркотика правды на такие случаи. Под релаксантом у инспектора развязался язык, но ничего толком я из него не вытянул – он начинал рассказывать и тут же сбивался. Сказал, что «Таврия» вылетела на полосу безопасности, едва не ударив его бампером. На водительском месте находился труп женщины, а когда я спросил, с чего он взял, что именно труп, он объяснил, что ошибиться тут невозможно, потому что…

- «Летучий Голландец» по-московски? – уныло перебил Васнецов. Меньше всего ему хотелось слушать про женские трупы, но у Сотченского имелась общая с Малахитовой черта – залповым огнём не остановишь.

- Не совсем. Смотри, как было дело… Октябрь девяносто пятого, киевское шоссе, поворот к Наро-Фоминску. Двое гаишников засекают авто, идущее больше ста пятидесяти по радару, и сигналят «К обочине». Машина – «Таврия», номерной знак с цифрами «один-один-три» - проскакивает мимо. Впоследствии выяснилось, что за рулем была владелица сети палаток на рынке Черкизово. Гаишники «вели» «Таврию» пять километров, до места, где водитель не справилась с управлением. Столкнулась с «Камазом» - он неожиданно сбросил скорость, и она не успела его объехать. «Таврию» смяло наискось, двери заклинило, достать женщину гаишники не смогли и вызвали спасателей. До их прибытия нельзя было даже определить, насколько пострадала водитель, ее попросту не видели из-за нагромождения металла. Видели только ее руку – она водила ладонью по дверной раме. Один из гаишников взялся пощупать пульс, а потом попробовал установить контакт. Он сказал: если вы в сознании, сожмите пальцы один раз. Она сжала пальцы. Вы можете двигаться? Сожмите один раз, если да, и два раза, если нет. Ну и так далее. Он общался с ней, пока не подъехали спасатели, а потом дверь вырезали автогеном и увидели, что у женщины отсечена голова.

- Тьфу! – воскликнул Васнецов. – Как же тебе это нравится – копаться во всякой… во всяком… всё равно что по пластиковым мешкам в покойницкой лазить!

Игорь усмехнулся и добавил в рюмки коньяка.

- Я же это не придумываю. Исходник мне слил человек, который заслуживает доверия, а я только оцениваю, какой здесь процент вымысла, а какой – правды. Видишь ли, я не подгоняю свою версию под какую-то определенную точку зрения. Мне важно знать, что там было в действительности…

- И что же, по-твоему?

- Та баба ехала не то обкуренная, не то напилась до белки, но отравление наркотой или алкоголем само по себе таких посмертных аномалий выдать не может. Нельзя напиться или наширяться до такой степени, чтобы проигнорировать собственную смерть. В момент аварии суммировались какие-то факторы… мир реализовал развитие событий в модели, противоречащей его собственной логике.

- И от того баба до сих пор катается по Киевке, хотя сгнила в могиле, а ее тачка гниет на свалке?

- Именно. Модель себя не исчерпала. Это антимодель, контрмодель, но она жизнеспособна и функциональна. Уже не просто погибшая женщина в своём автомобиле – их скомбинировали, смешали в единое. В кентавра. И кентавр заряжен последними эмоциями погибшей: гнев, ненависть, злость…

- Злость на кого?

- На гаишников, которые за ней гнались. Не начнись эта погоня, у нее была парочка шансов из ста остаться в живых. Она могла опомниться и остановиться. Но они повисли у нее на хвосте, и она запаниковала.

- Теперь она их ищет? Тех, кто ее «вёл»?

- Думаю, что да. Фантом видят только сотрудники ДПС, и это вряд ли случайно. И… Завязывай-ка ты коньяк глушить, сейчас кофе тебе сделаю. Совсем позеленел!

- Позеленеешь с тобой! – выпалил Васнецов. - Что ты мне еще расскажешь? Про санитара из морга, оттрахавшего свежую покойницу-малолетку? А в зале прощания тупорылая подружка сует в гроб мобильник, и санитару начинают названивать с заблокированного номера?!

В створку окна вдруг ударило ветром – словно огромным кулаком. Стремительно обернувшись, Васнецов увидел, как сорванный фиксатор беспомощно повис на креплении, и тут же по улице пронесся шквал. Неведомое чудовище из нижних слоев атмосферы грубо взъерошило кусты и выдрало из палисадников ворох листьев. Где-то рядом завыла автосигнализация.

- Штормовое предупреждение, - флегматично сказал Игорь, закрывая окно. – С утра еще передали. Да-а, старичок, да ты у нас, оказывается, скрытый извращенец! Ну, выкладывай, что там у тебя творится.

[Ravshanovich]

-3- - …Я тонкостями не владею, - сказал Сотченский. – Но, по-моему, сместить главбуха, да еще вот так исподтишка – геморрой тот еще. Да, нет? Ведь и подставить может… - Она бы и подставила. Но я ж Сашку к ней подсадил за полгода. Это он с виду пацан, а бухгалтер очень сильный. Собственно, что она дела передавать не стала – не беда, он их и так принял. Незаметно. Я всё боялся, что она его раскусит, но… - А уверен, что не раскусила? - Уверен, - быстро ответил Васнецов, но тут же скривился. – Нет. Я уже ни в чем не уверен. Но я к тебе не поэтому пришел. Игорь, что ты знаешь об оккультизме? Сотченский пожал плечами. - Я знаю только то, что эти вещи имеют место быть. И даже где-то каким-то образом исследуются. Сам я, конечно, ничего подобного не практикую. - Почему? - Во-первых, не тянет. Во-вторых, может таким боком выйти, что не обрадуешься. Тут силы, с которыми не шутят. Настоящих магов, или колдунов, или ведуний – по пальцам пересчитать можно. Все прочие – так, играются с огнем. На «повезет – не повезет». А к чему ты спрашиваешь? Васнецов залпом допил остывший кофе. - Я ведь тебе сказал, что она вошла и долго на меня смотрела? После этого из меня словно какой-то стержень выдернули. Уже месяц как, а я ничего не хочу, ничего не интересно, даже по фигу стало – выплывет теперь фирма, нет… Полная апатия. И еще. Такое чувство, что она меня приговорила к смерти. Сотченский расхохотался. - Васнецов, ты начитался Стивена Кинга! Ты как – худеть пока не начал? - Нет, - раздраженно ответил Васнецов. – Худеть не начал. Но мне снятся кошмары. Каждую ночь. Я просыпаюсь, и мне страшно открыть глаза. Знаю – кто-то рядом стоит, и если увижу – то всё. Сдохну. Веки как склеенные. - Что за кошмары? Погоди-ка, угадаю… Твоя бывшая главбухша является тебе мёртвой? - Да. Сотченский почесал затылок. - Во сне твой мозг вычленяет те вещи, которых ты больше всего боишься наяву. Ты спишь, а подкорка сама проигрывает ситуации, утрируя всё до гротеска. Это и есть кошмар. Но после пробуждения глаза открываются сами собой, рефлекторно. У тебя же рефлекс обратный – веки сомкнуты. Это не ты – твой организм ЗНАЕТ, что поблизости присутствует нечто, чего нервная система при визуальном контакте не выдержит. Защита на уровне инстинкта самосохранения. Мне вспомнилась одна гипотеза, официально никем не опровергнутая. При ночных кошмарах генерируется альтернативная реальность, двухмерная. Физически ты ей не принадлежишь, но она поглощает твое биополе. Проснувшись, чувствуешь себя разбитым, тебе не здоровится, ты как выжатый лимон. Но, если кто-то намеренно формирует для тебя каскад тематических видений, этот же человек способен фрагментарно закодировать в них самого себя. А при худшем раскладе – найти лазейку в твою первую реальность. Выход на стыке двухмерного и трехмерного мира, а стыкуются они в ближайшей точке пространства, не занятого материальными объектами или твоим телом. Буквально рядом с кроватью. Вот тогда организм и начинает себя защищать. В РАН над этим «вкладом в науку» все обплевались, но втихаря устроили разберушку. Замеряли интенсивность биополей у спящих подопытных, и даже будто бы ухитрились получить видеозапись альтернативного мира… - Ты что, имеешь в виду – она действительно стоит возле моей кровати… мертвая? - Это всего лишь гипотеза, не более того. Послушай, я, естественно, не могу утверждать, что эта баба – ведьма. Или что она – не ведьма. Но вот что хочу у тебя спросить… А она сейчас жива? - Живее всех живых, - вздохнул Васнецов. – Не поверишь – купила хату себе, в моем квартале. Прямо в соседнем доме, у нас и окна друг на друга выходят, только ее – этажом ниже. Я сам не поверил, когда мне безопасник наш сказал. - Хочет к тебе поближе быть. Нехороший признак-то, Валентин Григорьич. И очень нехорошо, что она тебе мертвячкой приходит. Похоже, ты этим увольнением ее в гроб вгоняешь. Для нее жизненно важно было сидеть у вас на фирме… - …и воровать деньги, - закончил за него Васнецов. - Вот именно. Ей нужно много денег. По каким-то причинам устроиться в другое место у нее уже не получится. Да и пока разберешься, что к чему, пока наладишь денежные потоки – это всё не одним днем. И она транслирует тебе свой образ в том виде и состоянии, в преддверии которого она сейчас находится – по твоей, замечу, вине. - А что мне было делать – прибавить ей зарплату за успешные махинации?! Фирма бы накрылась к новому году, не прими я меры… - Вероятно, да. Но она зарывалась. Лишись она всех побочных доходов при закрытии компании – ей осталось бы только сетовать на судьбу. А так у нее есть прямой виновник – ты. То, что она взяла себе новую квартиру у тебя под боком, указывает на некий сценарий. С тобой в главной роли. Васнецов вскочил со стула и забегал по комнате. - Что, да что она может мне сделать? Утащить в могилу вместе с собой? Пусть сперва сама туда ляжет! - И ляжет, - безжалостно пообещал Сотченский. – Будет не странно, если вместе с квартирой она приобрела себе и местечко на кладбище. Я думаю, у этой бабы есть определенный диапазон способностей. Не слишком широкий – ты с ней в контрах больше года, и проще было тебя извести. Порчу наслать. Но это не в ее компетенции. Скорее всего, у нее то, что называется «Гримаса палачу», и методы тут могут быть самые экзотические… - А это что еще за абракадабра? «Гримаса палачу»… Я в палачи не нанимался! - Но ты определил ее судьбу. И, что-то мне подсказывает – судьба у нее незавидная. «Гримаса палачу» - это предсмертная агония жертвы, преобразованная в удар судьбы. Адресный удар по исполнителю казни, наносимый с задержкой: затянул на чужой шее петлю – будь любезен умереть страшно и в мучениях… - Это что – тоже официально не опровергается? – с досадой спросил Васнецов. - Нет, явление редкое, оттого мало кем замеченное. Но наблюдения имеются… И, Валентин, на твоем месте я дал бы команду безопасникам пробить, какие там жизненные обстоятельства у этой Малахитовой. Потому что реакция такая очень даже неспроста. Васнецов зевнул. Несмотря на выпитый кофе, его клонило в сон. На эту ночь кошмары оставят его в покое, и госпожа Малахитова – не то мертвая, не то живая – не прошипит ему в ухо: «Хочешь, я станцую для тебя – и ты возьмешь меня обратно на работу?». Потому что рядом – самоуверенный скептик-аналитик Сотченский, в присутствии которого кошмары строятся в линейку и рассчитываются на первый-второй. Конечно, неплохо бы прямо сейчас позвонить Щербакову и распорядиться насчет Малахитовой, но очень уж хочется на боковую. - Ляжешь на втором этаже или на первом? – спросил Игорь. – Постельное белье, подушки я тебе принесу. - А гостевая у вас на втором или на первом? - Занимай любую, кроме моего кабинета и Алискиной спальни. Этого она нам не простит, - хихикнул Игорь. - Не охота тащиться по лестнице. Так что первый этаж мне вполне подхо… Васнецов поперхнулся. Шквальный ветер, утихший ненадолго, мгновенно усилился с места в карьер. С первобытным воем непогода закусила удила и взялась за пригород по-настоящему. Машины заголосили все одновременно испуганным хором. В туманящихся сумерках с неба хлестнули первые струи дождя. Из-за деревьев напротив дома Сотченских вынесло по земле кусок пестрой материи, насквозь мокрый. Васнецов судорожно ухватился за подлокотники кресла. Он вспомнил, где в последний раз видел эти причудливо-бессмысленные ромбики и квадратики. На шее у Малахитовой. Кокетливый такой платочек. Пока они обсуждали, каких сюрпризов следует ждать от госпожи Малахитовой, сюрприз уже был здесь. Штормовое предупреждение не помешало Малахитовой прийти за своим бывшим директором. - Передумал, - выговорил Васнецов почему-то распухающим во рту языком. – Буду спать наверху. - Ну… - Игорь взглянул на него и замер изумленно. Васнецова колотила крупная дрожь, а на лице выступили капли пота. Напуганный до полуобморока Васнецов – это надо же… - Валентин, что случилось? - Она там, - ответил Васнецов, указывая рукой в окно. – Вон, платок ее валяется. Сотченский чертыхнулся и быстро вышел в прихожую, сорвав с вешалки кожаную куртку. «Игорь, вернись, не вздумай!», просипел ему вслед Васнецов, но тот уже исчез за дверью. Не колемлясь ни секунды, он покинул безопасный дом и отправился туда, где бушующий ветер глушит шаги, и где увидеть КОГО-ТО можно, лишь натолкнувшись на него сослепу. А он, Васнецов, прилип к этому проклятому креслу. Ему (который, зажав ладонью кровящую колотую рану в животе, орал в озверелые рожи погранцов: «Ррррроттааааа!!! Отставить!!!») не хватило духу пойти вместе со своим товарищем. В молочно-белой мути госпожа Малахитова проскользнет мимо Сотченского. Или просто оставит его в своем временном укрытии с перекушенным горлом. - А это – кто кого, - пробормотал Васнецов. (В их кругу поговаривали, что смерть той женщины Сотченский подстроил сам же. Убил ее холодом. Не то из ревности, не то из мести). Хрустнув гравием на каблуках, Игорь аккуратно защелкнул замок и повесил куртку обратно. С нее тут же натекла на пол вода. - Не было там никого, - сочувственно сказал он, проходя в комнату. – Да и негде ей там встать, твоей Малахитовой – липы к ограде вплотную растут. Хотел я посмотреть на твой кошмар, прикинуть, из чего он состоит, но не сложилось… Да-а-а… - продолжал он, хлопнув Васнецова по плечу. – Крепко тебе башню снесло. Баба очень сильная. - Что и требовалось доказать… Видел бы ты, как она меня прессовала! Блин, паралич у меня, что ли, - Васнецов забарахтался в кресле. - Развезло тебя с трех рюмок. Еще бы – если сутками не жрать и не спать… Иди-ка ты, действительно, наверх, нечего внизу кантоваться. У меня там дивидишник есть, поставь себе смешное что-нибудь. Знаешь, чего боится страх? Смеха твоего. «Смеяться в лицо страху» - это не громкие слова, старичок. Это – способ выживания. Послушавшись совета, Васнецов, прежде чем лечь, поставил в проигрыватель диск с подборкой каких-то допотопных комедий. Но погрузился в сон еще до того, как прошли вступительные титры «Жандарма в Нью-Йорке» (Алиска была без ума от Де Фюнеса). А на первом этаже Игорь Сотченский, отбросив штору, следил за удаляющейся по улице женщиной. Она подобрала с тротуара грязный, мокрый платок и зашагала к центральным воротам комплекса. Спряталась она не за березками, а просто прижалась к одной из них, каким-то чудом слившись с древесной корой. Но еще большее чудо – что он не увидел ее с двух шагов. И, пожалуй, не стоит рассказывать об этом Васнецову. У человека и так уже с головой непорядок. Сотченский позвонил на КПП, но дежурный охранник бодро отрапортовал, что никакие посторонние женщины на территорию или с нее сегодня не проходили. «По заборам-то лазить мы все умеем», - подумал Сотченский. Но предположение показалось ему притянутым за уши. -4- Назавтра в шесть вечера Сотченскому предстояло быть на мероприятии, успеть на которое вовремя он совершенно не стремился. Его вообще туда не тянуло: можно провести вечер с куда большей пользой, сидя перед телевизором. «Наводку» дал один из информаторов – Фурсов, зарекомендовавший себя как отъявленный барахольщик в плане фактов. Сотченский уже посетил пару вечеринок в клубе спиритистов (вызванный ими дух Наполеона Бонапарта даже не владел французским), сеанс телекинеза, оказавшегося надувательством не слишком высокого класса, и теперь еще вот это… Однако рвать отношения с Фурсовым не хотелось – порой и от него случалась польза, и – ну, чем черт не шутит! – может, это именно и есть тот самый случай? Интуиция сварливо ворчала насчет очередной пустышки, но Сотченский рассудил так: если не произойдет ничего экстраординарного, он честно поедет в морг при Склифе. Но – лучше пусть что-нибудь произойдет. Надежда на это «что-нибудь» - хоть на какое-то оправдание своей «пассивности», в которой его наверняка станет упрекать разобиженный Фурсов, сбылась. Прежде всего, Васнецов проспал почти до половины первого – дало о себе знать крайнее переутомление. Как гостеприимный хозяин, Игорь не мог отпустить его, не накормив завтраком (вернее – обедом), и, пока Васнецов принимал душ и брился, заказал пиццу с доставкой. Васнецов явно тянул с отъездом. Он сказал, что кошмары его не донимали, но выглядел хуже, чем вчера: синяки под глазами углубились до черноты, а все движения были какими-то скованными. Уехал он только к двум часам. Вскоре после этого позвонила Алиса и сказала, что она будет счастлива, если супруг изыщет возможность лично встретить ее в аэропорту. - …ты же понимаешь, что жена меня сырым слопает! – убеждал Сотченский возмущенного «барахольщика». Беспринципный до глубины души, Игорь не гнушался прикрываться женой, наделяя ее самыми отрицательными чертами характера. – Я предлагал ей такси вызвать – ни в какую. - Алексеич, ты упускаешь уникальный шанс! – хрипел в трубку вечно простуженный судмедэксперт МАК. Сотченский втайне считал, что не проходящая простуда – последствие слишком частого нахождения возле ледников. – Парень – настоящий феномен, хотя у него и не все дома. Есть живые свидетели, которые… - Слушай, ну тебе ли не знать, что такое живые свидетели, - мягко перебил Сотченский. – Если кому-то понадобилось нарисовать миф – свидетелей найдут каких угодно. Ты вот сам можешь хоть какую-то базу подвести под этот… хммм… феномен? Ну что, по-твоему, представляет из себя воскрешение мертвеца? Чисто технически? Фурсов сдавленно откашлялся. - Технически экстрасенс, проводящий реанимацию, не задает трупу никаких функций типа «встань и иди». В клетках организма содержится компонент, отвечающий за так называемую вторичную жизнь. Он не включается в обмен веществ и подвержен распаду в период от трех до девяти суток после биологической смерти… Тебе еще не скучно? - Я – весь уши. - Если компонент инициировать, он сообщает телу избирательную активность. Конечно, воскрешенный мертвец – это уже не человек. Мозг работает на низких оборотах, личностные качества подавлены или вовсе отсутствуют. Получается такое… существо. В зависимости от срока, в который реанимация состоялась, и степени сохранности тела, существо может опознавать других людей, но без эмоциональной подоплеки. Психически оно нейтрально… пока не проголодается. - Ты мне сейчас что-то цитируешь? - Да, наброски, с компьютера. - Всё это грандиозно, но олигофрен при чем? - Так он же природный катализатор! У него в голове время и пространство скривляются, он не воспринимает окружающий мир, но видит скрытые процессы и манипулирует ими по своему желанию. Ты не находишь, что это как минимум тема для диссертации? - Как минимум, - ответил Сотченский, сознавая, что его загоняют в угол. – А как максимум – принудительное лечение в дурдоме. Вряд ли человечество готово к твоей диссертации. - Значит, ты там будешь? – Фурсов понимал шутки еще хуже, чем Алиса. - Обещаю что-нибудь придумать. Алиску тоже просто так не бросишь. Ладно, постараюсь выкрутиться. Отвязавшись от настырного судмедэксперта, Сотченский бросился в кресло и принялся обдумывать, как ему быть дальше. Убить целый день? На то, чтобы полюбоваться, как в морге олигофрен с огромной деформированной головой и крокодильей челюстью творит неуклюжие пассы, ковыляя вокруг завернутого в простыню трупа? И получить предсказуемый результат – полнейшее ничто? С другой стороны, а вдруг результат будет непредсказуемым? Вот и кусай себе потом локти… Придется найти компромисс. Игорь набрал номер своего редакционного помощника. Обычно он не загружал его подобными заданиями: в Викторе было слишком мало здорового скепсиса и слишком много нездорового цинизма. Но, в конце-то концов, пусть оторвется от компьютера и прогуляется до Склифа. В кабинете Васнецова сидел начальник службы безопасности. Он замшевой тряпочкой протирал очки, в которых не нуждался. Щербаков носил их, скорее, потому, что блеск золоченой оправы и тонких линз придавали его бульдожьему лицу некоторое иллюзорное благообразие. В остальном Щербаков сохранил все манеры офицера-разведчика: он вел себя грубо, он разговаривал грубо, он работал грубо. Но результативно работал, не поспоришь. - Так что, Валентин Григорьевич, - растягивая слоги, начал безопасник. – Выполнено ваше поручение. Извольте видеть… - Ну? – бесцеремонно поторопил его Васнецов. Очки – куда ни шло, но на кой бес садовника Дормидонта из себя корчить? «Он бы меня еще «барином» назвал». - Личная жизнь у нашей дамы – в Голливуде такого не снимали. До устройства сюда у нее была растрата в коммерческом банке. Уголовное дело заводить не стали – деньги, что она прикарманила, в лимит не вписывались: полтора миллиона лишку. К нам она попала только потому, что зарплата у главбуха по тем временам была копеечная, и Романченко выбирать не приходилось: либо Малахитова, либо никто. Но он знал, что Маргарита в черных списках по всей Москве и области. Поэтому и отток клиентуры пошел: с ней просто боялись работать. Ну, пока втиралась в доверие, окапывалась – была белая и пушистая, а потом пошло-поехало. А сейчас, Валентин Григорьевич, самое интересное… - А? - Три года назад Малахитова отправила за границу сына с невесткой и внучкой. У внучки тяжелое заболевание крови, лечению не поддается, но можно удерживать в статике, только препараты бешеных денег стоят. Короче, всё, что она здесь намывала, шло туда… И то не хватало. Малахитова влезла в долги, заняла крупную сумму у авторитета одного, потому что ни в одном банке ее бы кредитовать не стали. Ну, заняла, естественно, без отдачи. - И что авторитет? - Что-что… - ухмыльнулся Щербаков. – Сучка перевела стрелки на нас: дескать, она бы и рада должок возвернуть, да вы, работадатель, с зарплатой ее который месяц динамите. Если честно, мы ее только сплавили, он уж на другой день отзвонился, говорит – или деньги мне, или я вас… - Дальше? - А дальше-то что, Валентин Григорьевич… Дальше бандюга этот из ресторана выходил, да так неудачно, что обе коленки у него поломались. Боец при нем был, хотел помочь подняться, и сам рожей об клумбу треснулся, нос у него теперь набок смотрит, да и ребра, я слыхал, не все целые. Их предупредили: пусть с Малахитовой вопрос решают, наше дело – сторона. Правильно? - Правильно. - Валентин Григорьевич, вы бы поосторожнее, что ли… Маргарита – она за сынка да за младшенькую всему миру горло перегрызть готова, а вы ее на улицу вышибли, обездолили весь выводок. И ходу ей никуда больше нет. А баба она очень злая. Уж на что я жизнь повидал, а такой стервы… - Хватит, я понял, - отрезал Васнецов. – Буду осторожнее. – (И спать перестану. Совсем, - подумалось ему. – Она меня во сне достанет). – Если у нее так хреново с финансами, зачем же она себе квартиру новую купила?... - Пардон, Валентин Григорьевич, тут у меня ошибочка вкралась. Хату у вас на районе она не купила, а свою поменяла, ей доплатили прилично. Район-то ваш… ну, это… «Говори уж прямо – самый дешевый в Москве, - вздохнул про себя Васнецов. – И, если бы эта сволочь не лечила за мой счет свою внучку, я бы давно оттуда съехал». - …разницу перевела сыну, - завершил Щербаков свой доклад. – Судя по всему, больше она ничем ему помочь не может. Еще месяц, от силы – два, и внучку лечить перестанут. Валентин Григорьевич… А хотите, я вам охранника пока дам? Ну, на всякий пожарный?... - Спасибо. Но охранника мне не надо. По-вашему, я с Малахитовой не справлюсь? - Да черт ее знает… - уклончиво ответил Щербаков. – Ежели б она сама… а то ведь наймет маргиналов каких… за пузырь водяры… и поминай, как звали. - Не наймет. Отпустив безопасника, Васнецов уронил голову на сложенные руки и долго так сидел, а в висках гулко колотилась кровь. Сегодня с утра он забежал в поликлинику, и терапевт, измерив давление, посоветовал лечь в больницу. Лечь в больницу, да еще пусть в коридоре один из щербаковских ребят караулит. А смысл? Малахитова не станет нанимать маргиналов. Она что-то другое для него готовит. Такое, что заранее лучше и не знать. - Алексеич, ты ни о чем меня спросить не хочешь? Голос у Виктора был такой ехидный, что Сотченский смешался и не сразу вспомнил, о чем должен спрашивать помощника. А ведь поза-позавчера тот был командирован в морг на демонстрацию мистической силы парнишки-олигофрена, пока сам главред встречал в аэропорту жену. Бог много в чем обидел Алису, но в постели она, безусловно, на своем месте. Игорь обычно скупо дозировал свои «супружеские обязанности» - отчасти потому, что работа заменяла ему секс, отчасти – зная за собой склонность быстро остывать к женщинам. Но Алиса соскучилась по нему на Мальдивах, и – Игорь знал это наверняка – ни с кем ему не изменяла. За двое суток наедине с изголодавшейся по любви тридцатипятилетней женщиной у любого всё из головы повылетает. - О, черт, - сказал Игорь. – Точно! Извини, столько дел – зубы почистить и то некогда. Как прошло шоу? Мертвец воскрес? - Нет. Мертвец не воскрес. - Ну, этого и следовало ожидать… Что? - Я тебе сказал, что шоу не состоялось. Между прочим, успел за полчаса до начала, прихожу в зал прощаний, публика уже на ладошках сидит, мертвяка вывезли – страшный такой, полчерепа снесено. Деревенский мужик, с соседом по пьяной лавке разругался, а тот ему колуном по темени рубанул… Потом и сам чудотворец появился, чего-то себе под нос бормочет, к мертвецу не идёт. Тип, который у него за тур-менеджера, давай его уламывать: «Ну же, Илья, ты можешь, иди к нему, иди, иди»… - И чего? - А ничего. Только Илья на покойника стойку сделал, тут такое началось! С улицы вломились здоровые ребята в касках да брониках, как заорут: «Работает ОМОН!!!», и давай шуровать. Организатора тут же на месте мордой в пол пристроили, нам велели убираться, а Илюшу этого – в смирительную рубашку. Если ты не в курсе, я сам бывший омоновский… - Я в курсе, - разочаровал помощника Сотченский. – И что? Знакомых не заметил? - Нет. И это был не ОМОН, мы не так работали. Сто пудов армейская спецура, только переодетые. Меня на улицу в первых рядах выперли, я уже оттуда подсмотрел, как олигофрена в машину засовывали. Тачка – «Газель», с номерами Минобороны. И вот тут я в непонятках: даже если пришло время упрятать Илью в психушку, так при чем здесь армия? - Военно-политический триллер, - согласился Сотченский. – Ладно, Виктор, мерси, что съездил, в номер твой репортаж давать не будем – ну их в баню, еще сами в какой-нибудь изолятор усядемся… - Угу. У меня тот день вообще не задался. На обратном пути из метро полтора часа выцарапаться не мог – какой-то идиот под поезд свалился, прямо под тот, в котором я ехал. Не то сам, не то помог кто. У Игоря испортилось настроение. Он подумал о Васнецове и уволенной им главбухше: неужели она выследила Валентина и столкнула его на рельсы? Или, постоянно наведываясь ему в ночных кошмарах, она вкладывала в его мозг программу на самоубийство? Правда, Валентин ездит на машине, но машина могла сломаться. Он мог оставить ее возле метро и спуститься на станцию… Игорь схватился за мобильный телефон, но Васнецов ответил почти сразу. У него было производственное совещание, и он обещал перезвонить позже. Но позже Сотченский уже выяснил, кто именно погиб в метро два дня назад. Человеком, угодившим под колеса поезда, оказался судмедэксперт МАК Павел Фурсов. По словам коллег, в последнее время Фурсов страдал головокружениями. И в тот вечер, очевидно, просто потерял равновесие, неосторожно остановившись на самом краю платформы. От возражений Сотченский воздержался. Но в его глазах силовая операция в морге, фальшивый ОМОН и «несчастный случай» с Фурсовым были ничем иным, как ценой, заплаченной за неприкосновенность государственной тайны.

[Ravshanovich]

-5- Рабочий день получился смехотворно коротким. Он начался в десять – ноль-ноль и закончился в десять – ноль-три. Именно в этот момент в здании отключилось электричество, и те, кто мирно досыпал не доспанное с утра над закипающими чайниками, остались без кофе. Сначала, ясное дело, дернули Прошкина – чтобы устранял неполадки. Прошкин, ясное дело, и не подумал никуда дергаться: пусть сперва его имя-отчество выучат, а то привыкли – Прошкин, Прошкин. Ну и что, что он простой электрик? Потом завхоз дал отбой. Он заполучил точные данные, что неполадки – на подстанции, да не просто неполадки, а самая настоящая авария – половина района без кофе сидит. С подстанции завхозу сообщили также, что это надолго. Шеф через секретаршу оповестил зевающий во все рты персонал, что сегодняшний выходной придется отрабатывать в субботу. После чего все быстро разбежались по домам. Прошкин тоже отправился восвояси. Взял себе чаю с кексом в ларьке у метро, перекусил – тут как раз и автобус подъехал. Столь неожиданно свалившуюся на него свободу от завхоза Прошкин с удовольствием использовал, чтобы, трясясь в автобусе, предаться своему излюбленному занятию – философским размышлениям о взаимосвязи пространства, времени и материи. Что происходит с материей – с самыми обыкновенными, бытовыми принадлежностями – когда никто на них не смотрит? Вопрос этот занимал Прошкина с того дня, когда он, покурив на кухне, ушел на полчаса в комнату, и, вернувшись, не нашел свою зажигалку. Обыскал сначала всю кухню, затем – всю квартиру, потом обшмонал сам себя – «крикетка» как сквозь пол провалилась. Впоследствии он много и серьезно обдумывал тему загадочных исчезновений, и постепенно в его мозгу выстроилась мрачноватая теория. Наверное, если в помещении никого нету, открывается дверца в потусторонний мир, из нее выскакивает дьявол без лица и начинает скакать по предметам обстановки, оставляя на них невидимые глазу следы, а потом утаскивает зажигалку, и дверца закрывается. Если дьявол, например, попрыгает по телефону, обязательно тебе позвонят и сообщат какие-нибудь плохие новости. Конечно, если установить камеры видеонаблюдения или еще что-нибудь в таком роде, дьявол не появится. Или появится, но камера его не увидит. Он так увлекся, что прозевал свою остановку. Пришлось сходить на следующей, на Опольцево-2. Но ничего. Еще десять минут, и он будет дома. Внутри квартала, где жил Прошкин, все друг друга знали, и, как правило, не с лучшей стороны. Прошкин тоже всех знал, но наименьшую симпатию вызывала у него госпожа Малахитова, въехавшая в его дом совсем недавно, но успевшая уже напакостить. Она каталась на видавшей виды «пятерке» и давеча обрызгала Прошкина грязной водой из лужи, после чего Прошкин зачислил ее в алкоголички. Не трезвой же она по двору за шестьдесят рассекала! Газосварщик Евграфов, распивая с Прошкиным пиво, поведал, что Малахитова работает где-то главбухшей и гребет деньги лопатой. …Вопиюще неухоженная аллея была, как обычно, пуста: ни мамаш с колясками, ни забулдыг с закусью, ни школьников-прогульщиков. Прошкин не любил ходить здесь. Справа за аллеей стояло одноэтажное кирпичное здание – когда-то это был детский сад, но его закрыли еще в девяносто третьем году. Детский сад для детей с отклонениями развития психики. От стен, от окон здания веяло чем-то недобрым, словно замки навесили не на двери, а на чье-то клинически бесконечное детство. На площадке сбоку, где ржавела поломанная карусель, постоянно возились собаки, глодая невесть откуда взявшиеся кости. Однажды здесь нашли дворника Лешку Баева: он сидел на земле, привалившись к стене бурого кирпича, а из живота у него торчал огромный осколок стекла. То ли хулиганье с ним разделалось, то ли бомж польстился на жалкую получку – милиция приехала, забрала тело, и всё. Прошкин втянул голову в плечи и засеменил по аллее. Послышался ему негромкий оклик, или это кусты треснули слишком громко, но он оглянулся. В глубине зарослей стояла госпожа Малахитова. - Прошкин, - вроде бы сказала она. Но, может, и не говорила – просто губы шевельнулись. В первую секунду Прошкин испытал подобие облегчения. Надо же, а он тут всё-таки не один. Хотя, компания, конечно, вшивая, да и наверняка Малахитова набралась с утра пораньше – иначе чего ее в репейник-то занесло? Прошкин сплюнул, изображая презрение, и с показной медлительностью стал прикуривать папиросу. При этом он чувствовал на себе взгляд новой соседки. Ноги Малахитовой до колен скрывала высокая трава, а над головой навис грозящий обломиться тяжелый сук. Потянуло дешевыми сладковатыми духами. Прошкин сморщился. Малахитова развязно помахала ему рукой. «Точно, заложила за воротник с утра пораньше», утвердился в своем мнении Прошкин. Куда уж, вон, как ее шатает. Надо за дерево держаться, а не ручонками сучить. Малахитова качалась из стороны в сторону, и улыбка на ее губах растягивалась, словно губы были из резины. Прошкину вдруг стало не по себе. Не просто – «не по себе» - страшно до одури. Что-то не то было в этом вихляющемся теле, в этой резиновой улыбке. Прошкин сорвался с места и побежал туда, где заканчивалась аллея и начиналась тропинка, ведущая в квартал. Через пять минут он остановился, чтобы отдышаться. Аллея осталась сзади. Прошкин нервно помассировал грудь. Пора или начинать бегать, или бросать курить. А чего он, спрашивается, так испугался? Соседку, по пьяни на ногах не стоящую? Доискиваясь до ответа, он несколько раз подряд прокрутил в мозгу «запись». Вот Малахитова машет ему рукой, вот ощеривает в улыбке зубы, вот ее начинает поматывать. Прошкин вновь побежал. Надо скорее к подъезду: там люди. И дело не в том, что он соскучился по обществу. Малахитова раскачивалась в кустах не верхней частью тела, а нижней. Ногами. Она не стояла там. Она ВИСЕЛА. Она помахала ему рукой и… повесилась?! Волосы на затылке Прошкина мелко зашевелились. Боковым зрением он засёк чью-то фигуру, движущуюся по тропинке параллельно, чуть поодаль. И – запах духов. Самоубийца! Она его настигала. Еще несколько секунд – и остывающая уже рука ляжет ему на плечо. Ощутив сквозь плотную ткань ветровки прикосновение пальцев, Прошкин завопил и проснулся. На тумбочке дребезжал телефон. Снимая трубку, Прошкин мимоходом сверился с будильником: половина восьмого. Кому еще неймется? Звонил Евграфов. У него была полная охапка новостей, и он просто не мог не поделиться ими с лучшим собутыльником. За двенадцать часов до того, как Прошкин, забив себе на ночь голову исчезающими зажигалками и прочей ересью, стал во сне свидетелем самоубийства Малахитовой, та убилась по-настоящему – на трассе, поцеловавшись с «Икарусом». Померла главбухша от того, что внутри ей всё порвало и переломало, но выглядит она вполне ничего, и хоронить будут в открытом гробу. Прошкину было до лампочки, как именно похоронят госпожу Малахитову, тем более его на этот пикник уж точно не пригласят. Обменявшись с Евграфовым дежурными репликами «Все там будем», он выпутался из пододеяльника и пошел умываться. …Возле подъезда бормочущей толпой скучились соседи, а раздолбанная «пятерка» стояла здесь же, правыми колесами приминая под себя газон. Прошкин задержался послушать о чем толкуют. Толковали о том, что не успела баба до того света добраться, а уж родня тут как тут, имущество делят. Сильно, видать, ее любили. Правда, имущества у Малахитовой не много, хоть она и главбухша, но она, наверное, не всё в новую квартиру перевезла. Наслушавшись, Прошкин отбыл вкалывать в офис. С электричеством там был полный порядок. Наступил вечер. Приехав с работы, Прошкин увидел, что к дому подогнали автобус; четверо мужиков, пыхтя и ругаясь, вытаскивали из заднего отсека обитый ситцем гроб. Крышку волокли отдельно. Тут же суетились какие-то люди – должно быть, родственники Малахитовой. Покойница лежала в гробу в темном брючном костюме, с чепцом на голове – из-под чепца выбились тускло-желтые волосы. Госпожа Малахитова почти не изменилась, и толстый слой румян, которыми главбухшу щедро наштукатурили в похоронной конторе, не то чтобы ее украшал – не портил. Едкий запах косметики медленно расползался по двору. При жизни Малахитова пользовалась дешевыми духами. После смерти, когда от нее уже ничего не зависело, она получила дешевый ситцевый гроб, дешевую косметику и допотопный, при последнем издыхании, «Пазик» с табличкой «Ритуальный». Вот и всё. Прошкин уже расшнуровывал в прихожей ботинки, когда в дверь постучали. Это мог быть только Евграфов; выяснилось, что газосварщик сегодня и вовсе не выходил на службу – двоюродная сестра Малахитовой попросила помочь вытащить из квартиры мебель. За услуги Евграфов и еще один местный получили по пятихарику и весь день с удовольствием пропивали «зарплату». Но и для Прошкина кое-что осталось – а то как же так, все помянули, ему тоже надо. Иначе – не по-людски. - Я и не думал, что главбухши такие бедные, - рассказывал Евграфов, откупоривая бутылку «Столичной». Прошкин выставил на стол два граненых стакана и тарелку под маринованные огурцы. – Фурнитуре этой – сто лет в обед, мы уж думали, пока до фургона дотащим – развалится к едрене фене. - Не развалилась? – спросил Прошкин, думая о другом. О своей последней, во сне состоявшейся встрече с госпожой Малахитовой. - Непонятно как-то. Она же главный бухгалтер была! Трудно было себе денег накроить? Наверняка ведь воровала! - Воровала, - кивнул Прошкин. – Думаю, что да. Внизу захлопали двери машин. Две иномарки отъехали от подъезда – «любящие» родственники не собирались до утра торчать подле усопшей. Мертвая Малахитова осталась у себя дома одна – на последнюю ночевку. -6- - Ну всё, финиш! – провозгласил Щербаков, возникая в кабинете генерального, как черт из бутылки. Вид у него был ликующий, и он потирал бы руки от удовольствия, если бы не держал в одной лист факсовой бумаги, а в другой - очешник. – Заказывайте панихиду! - Что еще за финиш? – растерялся Васнецов. – Кому панихиду заказывать? Щербаков многозначительно ухмыльнулся. - Маргарита Ивановна… того… Приказали долго жить. Похороны завтра в два. Васнецов поднял на безопасника обалдевшие глаза. - Как?... – он с трудом сглотнул слюну, вставшую в горле комом. – Как это… произошло? - Автомобильная авария. – Щербаков нацепил очки на толстый нос и развернул факс перед собой. – Киевское шоссе, вчера утром. Летела, как угорелая, в крайнем левом, вдруг ни с того ни с сего ушла через сплошную на встречную полосу, ну, и словила автобус междугородний. Столкновение не лобовое, а так – бортами, кто в автобусе – синяки, шишки, два перелома, водиле лицо стекляшками посекло. А Маргарита Ивановна скончалась в «скорой» от многочисленных… - водя указательным пальцем по строчкам, Щербаков считал сложную фразу с текста: - …от многочисленных травм внутренних органов, не совместимых с жизнью. - Э-э-э… Степан Николаевич? Ни с того ни с сего ушла на встречную? Суицид? Безопасник пожевал губами. - Да аллах ее знает, Валентин Григорьевич. Гаишник, который на обочине скорость мерил, говорит – вроде как уходила она от кого-то, кто спереди ехал. Но дорога была свободная. Ладно уж, чего теперь голову себе ломать? Баба с возу, знаете ли… - Знаю, - кивнул Васнецов. - Как хотите, а мне легче дышаться стало, - по-свойски сообщил Щербаков. – За вас беспокоился, вы еще и от охраны отказались… - А где она сейчас? – вопрос сорвался с языка непроизвольно, Васнецов вовсе не хотел спрашивать. Но еще больше ему не хотелось узнать, что прощание с госпожой Малахитовой будет проходить у него под боком. Пятьдесят метров через двор. - Дома у себя, с родней прощается, - в тоне безопасника металлически звякнуло злорадство. – Они уж из шкуры вон лезут, жилплощадь ее делят. Напрасно, кстати: квартира сыну завещана. Сейчас с юристом советуются, нельзя ли завещание незаконным признать. Такие же, Валентин Григорьевич, живоглоты, как и она была. - Ясно. Можете идти. Спасибо за информацию. …Посмотрев на часы, Васнецов решил, что намеченную беседу с Тарасовым лучше отложить на завтра. Сейчас самым разумным будет поехать домой и хорошенько выспаться. Минувшей ночью экс-главбухша не появлялась в его снах и не стояла у кровати. Но она уже была мертва. Не-справилась-с-управлением. Ведьма она или нет, но скоро ее закопают в землю, и, значит, кошмары закончились. Васнецов поймал себя на мысли, что неплохо бы послать венок от фирмы. «В память от благодарных коллег». Нет уж, никаких венков, откуда он вообще ЭТО взял? С некоторым испугом Васнецов понял: он стремится задобрить Малахитову. Задобрить, черт побери? Что она ему сделает – мертвая? Ясно, что ничего. Но в душе почему-то нарастала тревога – такая же иррациональная, как затея с венком для Малахитовой. И не погорячился ли он насчет «выспаться»? За эти полтора месяца он не встречался с уволенной главбухшей, но раза два или три видел ее издалека. И теперь ему предстояла последняя ночь в одном с Малахитовой квартале. По дороге он остановился у магазина и взял себе пару дисков с комедиями. Смех – способ выживания, не так ли? Но только ему было не до смеха. И на комедии он не сильно надеялся. Комедии ничем ему не помогли. Он даже в сюжет не вникал, шутки и ужимки героев его не смешили. Когда второй фильм закончился, Васнецов оставил телевизор включенным, а сам принялся бесцельно ходить по квартире. Торжества победы он не испытывал, хотя мстительная главбухша погибла, а он жив. Какое еще торжество? Малахитова ушла, оставив его в неведении относительно тех ее планов, что касались лично его – а планы такие были, наверняка были, не тот она человек, чтобы простить и забыть. Должно быть, терзаемая страхом за будущее сына и внучки, Малахитова металась туда-сюда, пытаясь как-то исправить ситуацию. Перехватить взаймы или даже, пустив в ход своё изощренное обаяние, пристроиться на работу к другому олуху, вроде Романченко. Спешка ее сгубила. Не. Справилась. С. Управлением. Прямо как в журнале «Очевидное – не очевидно». Сгубила-то Малахитову спешка, да только спешила она из-за него, Васнецова. «А так у нее есть прямой виновник – ты». Васнецов достал заначенную пачку сигарет и откупорил коньяк. Всё равно ему сегодня не спать. Закурив, продолжил мерить шагами линолеум, нет-нет да и поглядывая в окно на соседний дом. Бутылка коньяка опустела на треть, и Васнецов постепенно успокаивался, а потом в одном из окон квартиры Малахитовой зажегся свет. Васнецова пробрало током вдоль загривка. (Когда он приехал, ему подвернулся газосварщик Евграфов, изрядно принявший на грудь. Евграфов подхалтуривал на стройках, но давно уже напрашивался в штат к Васнецову. Пришлось по новой вдалбливать ему в голову, что сначала пусть напишет резюме. Хотя бы от руки. В благодарность за «участие», газосварщик рассказал о печальной судьбе «новой жилички» и о том, что гроб с ее телом брошен на ночь без присмотра). Васнецов поморгал глазами, но свет продолжал гореть. Он пересчитал этажи – может, ошибся? Да нет, всё правильно. Восьмой этаж. Ладно. Мало ли – вернулся кто из родни, может, забыл чего. Может, что из ценностей постеснялся при других выносить… да откуда у Малахитовой ценности? Всё вложено в деньги, а деньги переведены на счет сына. Самый простой вариант – в квартиру вломились воры. Район здесь не то чтобы криминальный – неблагополучный, домушничает, в основном, молодняк. Но тут свет загорелся в другом окне, затем засветилось третье окно, несколько раз мигнуло – и тоже погасло. Ворам ни к чему семафорить, если только они не накурились травы, подумал Васнецов и пошел за биноклем. Бинокль у него был хороший, армейский. Сам командир гарнизона подарил на дембель. Настроив резкость, он долго рассматривал окна Малахитовой. Ничего особенного. В среднем окне виднелся торец гроба, но тело с такого ракурса было не разглядеть. Свет опять замигал, будто кто-то игрался с выключателем. Вот чертовщина. Вор чистит хату, насвистывая для бодрости похоронный марш, да заодно веселит сам себя иллюминацией? Стоп, чистить там нечего, об этом уже договорились… Если только стащить с Малахитовой костюмчик? Стащить костюмчик и оставить ее в одном нижнем белье. Вот родне-то счастья будет! Еще и перебрехаются, выясняя, какой кретин придумал не оставлять на ночь дежурных. Васнецов трехэтажно выругался и отложил бинокль. Разгадывая этот ребус, недолго и с катушек съехать. Полтора месяца он рисковал загреметь в психбольницу, но теперь осталась одна-единственная ночь, по прошествии которой госпожа Малахитова сгинет навсегда. Поэтому нечего пялиться на ее окна: воры там, или родственники – ему-то что? Коньяк окрылял его, возвращая веру в собственные силы. Васнецов взял бутылку и развалился на диване перед телевизором. Включил диск заново – на этот раз кино смотрелось вполне нормально. Над некоторыми эпизодами Васнецов даже посмеивался. Смех и коньяк в лицо страха! Этого страх уж точно не выдержит. Около трех часов он задремал, но вскоре проснулся от того, что пересохло в горле. Он попил водички на кухне, сполоснул стакан и убрал его в шкаф. И тут ему бросились в глаза окна госпожи Малахитовой: во всем соседнем доме не светилось ни огонька, и только квартиру покойной заливал яркий свет. Вновь вооружившись биноклем, Васнецов установил: однозначно там кто-то есть. Темный силуэт мелькал за окнами, но так быстро, что взгляд не успевал выцепить хоть какие-то детали. Что же за упырь там куролесит? Под словом «упырь» Васнецов отнюдь не подразумевал какую-то нечисть. Но в квартире покойной происходило что-то такое, что не должно происходить в пустой квартире, где стоит в ожидании, когда за ним приедут, гроб с мертвым телом, у которого всё внутри переломано и разорвано, хотя снаружи это как бы и незаметно. Васнецов накинул джинсовку, прихватил сигареты и вышел на улицу.Фонари во дворе неохотно рассеивали предутренний сумрак. По-осеннему моросило; между домами всё заволокло туманом. Васнецов покурил на скамейке у стола для домино; следил за беспокойными окнами – то потухнут, то погаснут. Потом сидеть надоело, и он двинулся через двор к подъезду. По памяти набрал код и вошел внутрь. И чего меня сюда принесло, подумал Васнецов, стоя у лифта и вдыхая пыль из почтовых ящиков. А вот чего. Малахитова достаточно поморочила ему голову, пока была жива. Довольно с него заморочек. Завтра он не будет париться над тем, что тут за праздник отмечался. Он выяснит это сейчас. И он не боится эту суку. Он – генеральный директор, и он уволил ее, и за свои действия ответит хоть перед самим дьяволом. Хмель еще не выветрился у него из головы. Бутылка была не большая, но измученный организм благодарно впитал в себя алкоголь на раз. Чутье подсказывало ему, что наверху его ждет ловушка. Второе, что подсказывало чутье – идти обратно домой, запереться там покрепче и досматривать шоу в бинокль. Если, конечно, будет, на что смотреть. Но он не простил себе тех пяти минут малодушия в коттедже Сотченского. Васнецов нажал на кнопку вызова лифта. «И дальше что?» - задался он вопросом, стоя в кабине. Дальше он просто поднимется на восьмой этаж, посмотрит, что там, и сразу смоется. Если квартиру Малахитовой взломал упырь-домушник, зависать поблизости не в кассу – еще под следствие угодишь, мотивы отыщутся. Старая кабина жалобно скрежетала, одолевая этаж за этажом. На восьмом Васнецов вышел и замер, прислушиваясь. Он не сразу сориентировался, что стоит спиной к двери покойной Малахитовой. Повернулся и вздрогнул – дверь приоткрыта, а из прихожей на кафель лестничной клетки падает косая полоска света. Обоняние поймало запах духов. В образовавшуюся между дверью и косяком щель виднелся кусок прихожей: ковер, обои и трюмо – так неожиданно близко, что Васнецов шарахнулся. Кабина лифта вдруг поехала и остановилась на седьмом этаже. Постепенно до сознания Васнецова доходила простая мысль – ему отрезают путь к отступлению. Я не боюсь, сказал он вслух и спустился на один пролет. Сквозь решетку шахты виднелась лестничная клетка шестого этажа. Васнецов поперхнулся и закашлялся: кто-то молча смотрел на него оттуда. Какая-то черная фигура. - Кхэ-э-э-э… кхто там?! – прокашлял Васнецов. Черная фигура, словно подхваченная ветром, вспорхнула, раскинув руки, и исчезла из поля видимости. Застучали каблуки – кто бы ими ни стучал, этот кто-то шел вниз по лестнице. Вниз, а не вверх – Васнецова это не могло не радовать. Он очень хотел не бояться, но в душе уже знал – гроб в квартире Малахитовой стоит пустой. Грохнула подъездная дверь. Васнецов приник к стеклу: КТО-ТО вышел из дома. Он спустился на шестой этаж; там было не продохнуть от запаха духов, цветов и косметики. Наступив на что-то мягкое, Васнецов поспешно убрал ногу – на грязном полу лежала скомканная белая тряпка. Он нагнулся и машинально подобрал ее; мигающая под потолком лампа на несколько секунд заработала в полную силу, и Васнецов, вскрикнув, отшвырнул свою находку. Это был белый чепец. Изнутри он пропитался кровью, к которой пристало несколько крашеных тускло-желтых волосков. Мотать отсюда и прямо сейчас. …Уже выскакивая на свежий воздух, он вспомнил, что не посмотрел, куда делась черная фигура. К счастью, у подъезда никого не было. Но в воздухе, мешаясь с туманом, таял всё тот же приторный запах. Господи, сказал Васнецов. Из тумана донесся стук каблуков. Стук как будто удалялся – напрягая зрение, Васнецов разглядел (или ему показалось, что разглядел) движущийся силуэт. Силуэт скрылся за углом восьмиэтажки, и Васнецов выдохнул всё, что было в легких. Ему пора возвращаться к себе, ему совершенно точно пора возвращаться к себе – и он уже направился к своему дому, но вдруг неожиданная мысль едва не пришибла его на месте, как молния: а вдруг ЭТО уже ждёт его в квартире??? Мало ли кто завернул за угол – это мог быть кто-то другой. А ТО, что оставило на шестом этаже белый чепец, испачканный кровью, могло уйти совсем в другую сторону. Например, к нему домой. О, господи, забормотал Васнецов, крутясь на месте, чтобы никто не мог подобраться к нему сзади. О, блин! О, черт. И ведь он же видел, что происходит у Малахитовой со СВЕТОМ, как мигают и гаснут окна – ну зачем самому-то было туда переться! О, черт, о, блин. Если какая-то тварь подстерегает его дома – пусть. Васнецов уже нашел выход из положения – переждать до наступления дня, и переждать на приличном расстоянии от квартала. Потом он купит жетон для таксофона (мобильный остался на телевизоре) и позвонит Сотченскому. Это по его части. В квартиру они войдут вместе, и, если кто-то есть там… ну, не важно. Васнецов начал скоростной марш-бросок к автобусной остановке. Там проезжая часть, там машины, там РЕАЛЬНОСТЬ. Когда он несся через аллею, ему казалось, что вот-вот черная фигура выпадет неуклюже из кустов, преграждая путь. И тогда он тут же на месте сойдет с ума. Потому что он знает, что это за фигура и откуда она здесь появилась. Нити фантасмагории, опутавшие это утро, сплетались в удавку. Остановка была, разумеется, пуста, а местность вокруг – и вовсе безлюдна, как поверхность Луны. Васнецов рухнул на железную скамейку, полез за сигаретами – в пачке осталось две штуки. Надо идти к дальней остановке – оттуда автобус огибает квартал, приезжает сюда и дальше уже экспрессом следует до метро. Да и машины редко попадаются; в тумане и в темноте видно только проносящиеся мимо огни фар. Но скоро рассветет… а где-нибудь в половине девятого можно звонить Сотченскому. Поеживаясь от холода, Васнецов мысленно рисовал кошмарную картину – госпожа Малахитова совершает свой последний променад по кварталу. Вдалеке, наверное, воют дворовые собаки, учуяв запах движущейся смерти. Желтые волосы Малахитовой немилосердно треплет ветер, но от тумана они отсырели и прилипают к лицу. У Малахитовой, должно быть, жуткая походка – кости ее переломаны в автокатастрофе, тело изнутри превратилось в желе - и покойница на ходу гнусно переваливается и вихляется, как пьяная. Из-за поворота показался автобус, и Васнецов порылся в карманах, нашаривая мелочь. Скатаюсь до метро, подумал он. Посплю в автобусе, куплю баночку пивка, сигарет, а потом позвоню Игорю. Автобус остановился – Васнецов еще приметил, что у водителя какое-то странное, перекошенное лицо – а потом из распахнувшейся средней двери возникла черная фигура. Из салона донеслось: «Уважаемые пассажиры, наш маршрут оборудован автоматической системой контроля проезда – АСКП…», автобус тут же снялся с места и покатил дальше, а Васнецов, пристыв к скамейке, вытаращенными глазами смотрел на раннюю пассажирку. На ней был темный брючный костюм; ее тускло-желтые волосы безобразно торчали во все стороны. Погибшая в автокатастрофе, загримированная и натампонированная, госпожа Малахитова сошла с автобуса и стояла перед Васнецовым на краю тротуара. Васнецов хотел подняться на ноги – и не смог. Словно отвечая на его движение, покойница дернулась. Под темным пиджаком контур ее тела исказился – будто бы внутри что-то осыпалось. Малахитова дернулась опять – раз, другой, потом задергалась мелко-мелко, как в лихорадке. С прилипшим к гортани языком Васнецов созерцал уродливый ритуальный танец. Руки покойницы торчали в стороны – видимо, в локтях они сгибались, но кисти и пальцы уже схватило трупное окоченение. При каждом движении под темным костюмом слышалось утробное чавканье и сухой треск – всё, что не сломалось в момент автокатастрофы, госпожа Малахитова успешно доламывала сейчас. Можно было подумать, что так она мстит своему телу за годы, проведенные в унылой компании бухгалтерских проводок и налоговых инспекторов. Васнецов чуть сдвинулся по скамейке, и ритм танца изменился – он ускорился, верхняя часть корпуса Малахитовой замоталась быстро-быстро, от лица отлетел большой пласт румян, обнажив запаршивевшую пятнами кожу. Васнецов сообразил, что покойница маскирует свои намерения – она сокращала дистанцию. - Пожалуйста, прекрати… - каким-то чужим голосом попросил он. – Ты не можешь так делать. Твоё место – в гробу. Малахитова остановилась – уже вплотную к своему генеральному директору, а тот сидел на скамейке и не мог даже закричать. Внутри у покойницы что-то шумно осело, и погр{censored}ьная блуза на груди провисла складками. Фиолетовые губы жестко шевельнулись, и Васнецов услышал, как из мертвого горла с сипением вырывается воздух. - Арпшшшш, - сказала покойница. – Пршшшшш. – С артикуляцией у нее были серьезные проблемы. Стеклянно-мраморный взгляд ее глаз требовательно уперся в Васнецова, и тому почудилась надпись белым по черному – «Обращение к сбойному сектору памяти». Фиолетовая ухмылка стряхнула остатки румян со щек, и Васнецов понял – Малахитова его ВСПОМНИЛА. - АМНГММММ!!!!!! – разнесся над остановкой вопль – это труп наконец-то нашел внутри себя голосовые связки. Перед лицом Васнецова зависла рука – он смотрел на нее, не отрываясь – пальцы, захрустев, растопырились. Васнецов вжался в стенку позади. Рука упала на его плечо, и ногти содрали длинный клок рубашки вместе с кожей до самого живота. Васнецов заорал – но не от боли, ее он пока не почувствовал – а от того, что следом за рукой на его плечо упала и голова. Возле уха что-то лязгнуло. Рванувшись, Васнецов вскочил (оставив в зубах трупа правый рукав куртки) и бросился бежать, а за спиной слышал крик: АПФСНЦФФФФ!!!!!! Он всё бежал и бежал, а его изодранная рубашка намокала от крови. Потом он свернул в сторону, налетел на ограждение, и, кувырнувшись через него, покатился с откоса. По факту взлома квартиры Малахитовой (с подачи родственников покойной) было возбуждено уголовное дело. Но, поскольку ничего не пропало, сыщики из местного отделения милиции особо не надрывались. Правда, один из оперов – первым прибывший по вызову в девять утра – поделился с коллегами впечатлением, что покойница выглядела так, «будто только что вернулась». Речь могла идти только о вандализме – голова умершей была небрежно обмотана рукавом от джинсовой куртки, а полагающийся по штату чепец нашли вообще за пределами квартиры – на лестничной клетке этажом ниже. С дверными замками тоже было что-то не то – эксперт долго мялся, а потом сказал, что открывали дверь, скорее всего, ИЗНУТРИ, а не снаружи. Но меньше всего следователям понравилось, что под ногтями покойницы обнаружились остатки человеческой кожи, содранной с мясом (улучив момент, пока возмущенная родня была чем-то отвлечена, оперативники собрали остатки для лабораторного анализа). Впрочем, объяснить их наличие всё равно никто не смог, и отчет из лаборатории к делу приобщать не стали. А Васнецова подобрали в овраге бомжи, рыскавшие по кустам в поисках пустых бутылок – если бы не они, лежать бы ему там долго. В больнице ему наложили швы и долго кололи антибиотики. Васнецов не распространяется о цепи событий, приведших его на дно оврага за обочиной автомагистрали Опольцево. Лишь на расспросы Сотченского сказал, глядя в сторону: «Лучше бы я тогда пошел домой. Нет, лучше бы я вообще остался дома». С должности генерального директора строительной фирмы Васнецова уволили по нетрудоспособности. Теперь он «бомбит» на своей машине, зарабатывая гораздо меньше, но на диски с кинокомедиями хватает. Ночью он зажигает по всей квартире свет и крутит комедии одну за другой. Но к четырем-пяти часам утра, когда на окна наползает туман, комедийные герои на экране начинают мелко-мелко дергаться, а внутри у них что-то осыпается и мерзко чавкает. @Doff

[Jam]

Пост посвящается Циклопу

Разрешите с вами посумерничать

— Заяц просится посумерничать.

— Пускай сумерничает, — сказал Ёжик и вынес на крыльцо еще одно плетеное кресло.

— Можно войти? — спросил Заяц. Он стоял под крыльцом, пока Медвежонок разговаривал с Ёжиком.

— Входи, — сказал Ёжик.

Заяц поднялся по ступенькам и аккуратно вытер лапы о половичок.

— Три-три! — сказал Медвежонок. — Ёжик любит, чтобы было чисто.

— Можно сесть? — спросил Заяц.

— Садись, — сказал Медвежонок. И Ёжик с Медвежонком тоже сели.

— А как мы будем сумерничать? — спросил Заяц.

Ёжик промолчал.

— Сиди в сумерках и молчи, — сказал Медвежонок.

— А разговаривать можно? — спросил Заяц. Ёжик опять промолчал.

— Говори, — сказал Медвежонок.

— Я в первый раз сумерничаю, — сказал Заяц, — поэтому не знаю правил. Вы не сердитесь на меня, ладно?

— Мы не сердимся, — сказал Ёжик.

— Я как узнал, что вы сумерничаете, я стал прибегать к твоему, Ёжик, дому и глядеть во-он из-под того куста. Во, думаю, как красиво они сумерничают! Вот бы и мне! И побежал домой, и стащил с чердака старое кресло, сел и сижу...

— И чего? — спросил Медвежонок.

— А ничего. Темно стало, — сказал Заяц. — Нет, думаю, это не просто так, это не просто сиди и жди. Что-то здесь есть. Попрошусь, думаю, посумерничать с Ёжиком и Медвежонком. Вдруг пустят?

— Угу, — сказал Медвежонок.

— А мы уже сумерничаем? — спросил Заяц. Ёжик глядел, как медленно опускаются сумерки, как заволакивает низинки туман, и почти не слушал Зайца.

— А можно, сумерничая, петь? — спросил Заяц. Ёжик промолчал.

— Пой, — сказал Медвежонок.

— А что?

Никто ему не ответил.

— А можно веселое? Давайте я веселое спою, а то зябко как-то?

— Пой, — сказал Медвежонок.

— Ля-ля! Ля-ля! — завопил Заяц. И Ёжику сделалось совсем грустно. Медвежонку было неловко перед Ёжиком, что вот он притащил Зайца и Заяц мелет, не разбери чего, а теперь еще воет песню. Но Медвежонок не знал, как быть, и поэтому завопил вместе с Зайцем.

— Ля-ля-лю-лю! — вопил Медвежонок.

— Ля-ля! Ля-ля! — пел Заяц. А сумерки сгущались, и Ёжику просто больно было все это слышать.

— Давайте помолчим, — сказал Ёжик. — Послушайте, как тихо!

Заяц с Медвежонком смолкли и прислушались. Над поляной, над лесом плыла осенняя тишина.

— А что, — шепотом спросил Заяц, — теперь делать?

— Шшш! — сказал Медвежонок.

— Это мы сумерничаем? — прошептал Заяц. Медвежонок кивнул.

— До темноты — молчать?..

Стало совсем темно, и над самыми верхушками елок показалась золотая долька луны.

От этого Ёжику с Медвежонком вдруг стало на миг теплее. Они поглядели друг на друга, и каждый почувствовал в темноте, как они друг другу улыбнулись.

Сергей Козлов

[Ravshanovich]

Оператор.

Я был совсем маленьким когда у нас в доме появился телефон- один из первых телефонов в нашем городе. Помните такие большие громоздкие ящики-аппараты? Я был еще слишком мал ростом чтобы дотянуться до блестящей трубки, висевшей на стене, и всегда зачарованно смотрел как мои родители разговаривали по телефону.

Позже я догадалася, что внутри этой удивительной трубки сидит человечек, которого зовут: Оператор, Будьте Добры. И не было на свете такой вещи, которой бы человечек не знал. Оператор, Будьте Добры знал все- от телефонных номеров соседей до расписания поездов.

Мой первый опыт общения с этим джином в бутылке произошел когда я был один дома и ударил палец молотком. Плакать не имело смысла, потому что дома никого не было, чтобы меня пожалеть. Но боль была сильной. И тогда я приставил стул к телефонной трубке, висящей стене.

- Оператор, Будьте Добры.

- Слушаю.

- Знаете, я ударил палец... молотком.....

И тогда я заплакал, потому что у меня появился слушатель.

- Мама дома? -спросила Оператор, Будьте Добры.

- Нет никого, - пробормотал я.

- Кровь идет?- спросил голос.

- Нет, просто болит очень.

- Есть лед в доме?

- Да.

- Сможешь открыть ящик со льдом?

- Да.

- Приложи кусочек льда к пальцу, -посоветовал голос.

После этого случая я звонил Оператору, Будьте Добры по любому случаю. Я просил помочь сделать уроки и узнавал у нее чем кормить хомячка.

Однажды, наша канарейка умерла. Я сразу позвонил Оператору, Будьте Добры и сообщил ей эту печальную новость. Она пыталась успокоить меня, но я был неутешен и спросил:

- Почему так должно быть, что красивая птичка, которая приносила столько радости нашей семье своим пением- должна была умереть и превратиться в маленький комок, покрытый перьями, лежащий на дне клетки?

- Пол, -сказала она тихо, - Всегда помни: есть другие миры где можно петь.

И я как то сразу успокоился.

На следующий день я позвонил как ни в чем не бывало и спросил как пишется слово "fix".

Когда мне исполнилось девять, мы переехали в другой город. Я скучал по Оператору, Будьте Добры и часто вспоминал о ней, но этот голос принадлежал старому громоздкому телефонному аппарату в моем прежнем доме и никак не ассоциировался с новеньким блестящим телефоном на столике в холле.

Подростком, я тоже не забывал о ней: память о защищенности, которую давали мне эти диалоги, помогали в моменты недоумения и растерянности. Но только став взрослым, я смог оценить сколько терпения и такта она проявляла, беседуя с малышом.

Через несколько лет после окончания колледжа, я был проездом в своем родном городе. У меня было всего пол-часа до пересадки на самолет. Не думая, я подошел к телефону-автомату и набрал номер: Удивительно, ее голос, такой знакомый, ответил. И тогда я спросил:

- Не подскажете ли как пишется слово "fix"?

Сначала - длинная пауза. Затем последовал ответ, спокойный и мягкий, как всегда:

- Думаю, что твой палец уже зажил к этому времени.

Я засмеялся:

- О, это действительно вы! Интересно, догадывались ли вы как много

значили для меня наши разговоры!

- А мне интересно,- она сказала,- знал ли ты как много твои звонки

значили для меня. У меня никогда не было детей и твои звонки были для меня такой радостью.

И тогда я рассказал ей как часто вспоминал о ней все эти годы и спросил можно ли нам будет повидаться, когда я приеду в город опять.

- Конечно, -ответила она,- Просто позвони и позови Салли.

Через три месяца я опять был проездом в этом городе. Мне ответил другой, незнакомый голос:

- Оператор.

Я попросил позвать Салли.

- Вы ее друг? -спросил голос.

- Да, очень старый друг, - ответил я.

- Мне очень жаль, но Салли умерла несколько недель назад.

Прежде чем я успел повесить трубку, она сказала:

- Подождите минутку. Вас зовут Пол?

- Да

- Если так, то Салли оставила записку для вас, на тот случай если вы позвоните... Разрешите мне прочитать ее вам? Так... в записке сказано:

"Напомни ему, что есть другие миры, в которых можно петь. Он поймет."

Я поблагодарил ее и повесил трубку.

©Paul Villard

[Primus]

Аффтору респект! Я копирую и дома спокойно читаю....

[Ravshanovich]

Полынь.

Мне иногда делают комплименты. В основном, мы же это все понимаем, для того чтоб развести на потрахацца. Иногда, бывает, делают их совершенно искренне: «О! Ты побрила ноги? Так тебе намного лучше!» А иногда делают их себе во вред…

Ночь. Москва. Я – где-то в центре этой Москвы. Бухенькая. Бухенькая – это не в стельку, а вполовину где-то. Всё прекрасно понимаю-осознаю, но кураж так и прёт. Стою, значит, таксо ловлю. Чтобы отбыть восвояси на свою северо-восточную окраину. Подъезжает таксо. «Куда едем?» - спрашивает невидимый голос, а я бодро отвечаю: «За двести рублей в Отрадное!» Дверь таксо распахивается, и я плюхаюсь в салон. На заднее сиденье. Лица водителя не вижу.

- На танцы ходила? – Водителю явно хочется общения. Простого человеческого общения.

- О, да. – Я старалась быть немногословной, чтобы водитель не понял, что пассажирка бухенькая, и не воспользовался этой досадной оплошностью.

- Наплясалась? – Водитель допрашивал меня с пристрастием. – Напилась? Домой едешь?

- Изрядно. – Подтвердила я. – И напилась тоже. Совсем чучуть. Домой еду, да.

- Хорошо тебе. – Как-то неопределённо позавидовал мне дяденька. – Напилась и наплясалась.

Разговор зашёл в тупик. Я закрыла глаза и задремала.

- А вот я теперь совсем один. – Вдруг нарушил тишину водитель, и повернулся ко мне лицом. Усатым таким рылом. А машина-то едет… – Жена, {censored} шалавообразная, меня бросила. С карликом из шапито сбежала, мразь! Сын – тупиздень какой-то. Пятнадцать лет парню – а всё в шестом классе сидит. И ведь не олигофрен, вроде. Просто тупой. Я не хочу больше жыть! Нафига она мне такая жызнь нужна?

Тут я окончательно просыпаюсь, трезвею, и понимаю, что дяденька-то, в отличии от меня, далеко не бухенький. Дяденька как раз в стельку. В подтверждение очевидного он ещё и икнул. По салону поплыл приятных запах перегара и киевских каклет.

- Дядя… - Я с трудом разлепила сведённые судорогой животного страха губы, и потыкала скрюченной рукой куда-то в сторону лобового стекла. – Дядечка мой хороший, вы бы, на дорожку б посмотрели, а? На нас, вон, КАМАЗик едет. Щас нам с вами капец наступит. Извините.

Губы сводило со страшной силой. Чтобы этот маниак не выкупил моего панического состояния, я шёпотом дважды повторила про себя скороговорку, которую мы с подругой Юлькой придумали лет пять назад, когда отдыхали в Гаграх: «В городе Гагры, на площади Гагарина, за углом гастронома горбатый грузин Гиви гашишем торгует, а гашиш-то – тьфу – говно». Помогло.

- КАМАЗ? – Водитель на секунду обернулся, съехал со встречной полосы, и опять повернулся ко мне. – Да и хрен с ним, с КАМАЗом. Задавит – и хорошо. У меня сын тупиздень. Зачем жыть?

- А у меня сын отличник. – Я сильно заволновалась, подумав о том, что водителю хочется иметь компанию для путешествия на тот свет, а мне, например, туда чота не хотелось совершенно. – Футболист, шахматист, культурист…

- Культурист? – Водитель поднял одну бровь, и шевельнул усами. – А сколько, стесняюсь спросить, тебе лет?

Назвался груздем – полезай в кузов… Зачем я для рифмы культуриста приплела?

- Сорок. – Говорю. – Почти. С хвостиком.

И тут же сморщилась вся, нахмурилась. Морщины обозначила. Ну, думаю, сорок-не сорок, а постарше теперь я точно выгляжу. Дядька почти вплотную приблизился к моему лицу, и чуть отшатнулся.

- Сынку-то, поди, лет двадцать уже?

- Да-да. Послезавтра стукнет. Мне щас умирать нельзя. Ребёнку праздник испорчу.

- Хорошо, когда дети хорошие… - Глубокомысленно крякнул дяденька, и отвернулся.

Я мысленно перекрестилась, и про себя отметила, что почти не вспотела. – А мой Санька – ну мудак мудаком. Как вас по имени-отчеству?

- Катерина Михална.

- Катерина… - Не люблю я это имя. %лядское оно какое-то. Жена у меня тоже Катькой была. Е%учая проститутка! Карликовская подстилка! – Я поняла, что дядя щас разгневается, снова повернётся ко мне лицом, а навстречу нам в этот раз едет автобус, и быстро исправилась. – Но это по паспорту. Друзья называют меня Машенькой.

- Ма-а-ашенька… - Довольно улыбнулся дядька, и я поняла, что попала в точку. – Машенька – это хорошо. У меня так маму звали. Умерла в прошлом году. Отравилась, бедняжка.

- Ботулизм? – Я прониклась сочувствием.

- Алкоголизм. – Загрустил водитель. – Маманька моя недурна была выпить хорошенечко. Видимо, это на её внуке и сказалось. Пятнадцать лет всего, а пьёт так, что мама-покойница им гордилась бы… Наверное, поэтому и в шестом классе сидит. Птенец Гнезда Петрова. – Дядя развеселился. Меня Петром звать. Ты шутку оценила, Манька?

До моего дома оставалось метров сто, и я больше не стала испытывать судьбу.

- Ха-ха-ха! – Я громко захохотала, но тут же сама испугалась своего заливистого звонкого смеха, и заткнулась. – Очень смешно. Вот тут остановите, пожалуйста. Мне в супермаркет зайти надо. За луком.

- Эх, весёлая ты баба, Манька-встанька. – Дядька попытался похлопать меня по щеке, но промахнулся, и дал мне по шее. Я кулём обвалилась на сиденье, провалилась куда-то на пол, и оттуда снова захохотала:

- Аха-ха-ха! Хороший ты мужик, Пётр. Мне б такого…

Через секунду до меня дошло чо я брякнула, и вот тут я вспотела как бегемот который боялся прививки. И не зря.

Когда я вылезла из-под сиденья, Пётр уже с готовностью сжимал в руке телефон.

- Говори номер, я тебе щас наберу. Пусть у тебя тоже мой номер останется. Созвонимся какнить, в шашлычную зайдём, по пивку шахнем. Ты ж согласная?

- На всё! – Спорить и выкручиваться я не рискнула. – Записывай…

Когда я вошла в свою квартиру и сняла сапоги – я впервые в жизни пожалела, что у меня в правом углу иконы не висят. Они висят в спальне у сына, и над телевизором. Зашла, перекрестилась размашисто, и уволокла картонных святых в свою комнату. На всякий-який.

Пётр позвонил месяц спустя. К тому времени я благополучно забыла о том неприятном знакомстве, и имя Пётр у меня ассоциировалась только с Петькой-дачником, который как-то летом забрёл по синьке на мой участок, и начал самозабвенно ссать на куст крыжовника, за что был нещадно избит костылём моего деда.

- Привет, Манька! – Раздался в трубке незнакомый голос. – Помнишь меня? Это Пётр!

- Ну, во-первых, я не Манька, а во-вторых – иди на йух. – Вежливо ответила я, и нажала красную кнопочку. Телефон зазвонил опять.

- Манька, ты вообще меня не помнишь?

- Мущина, я нифига не знайу кто вам нужен, но тут Манек нет. Васек, Раек, Зоек и Клав – тоже. Манька, может, вас и помнит, а я нет. Наверное, потому что я Лидка. Поскольку с церемонией знакомства мы закончили – теперь ещё раз идите на йух и до свиданья.

Телефон зазвонил в третий раз:

- Девушка, простите меня, но у меня в телефоне записан ваш номер и подписан как «Манька – охренительная девка». Вы точно меня не знаете? А если я подъеду? А если вы меня увидите – вы меня вспомните?

- А если ты меня увидишь – ты меня вспомнишь? – По-уважаемый человекски ответила я, польщённая «Охренительной девкой».

- Обязательно!

- Записывай адрес…

Никакого Петра я, конечно, так и не вспомнила, но посмотреть на него было бы интересно. Заодно пойму почему я ему представилась Манькой.

Когда я спустилась к подъезду и увидела зелёную «девятку» с торчащей из неё усатой харей – Петра я сразу вспомнила. Так же как КАМАЗ на встречке, сына-тупизденя, маму-покойницу, жену Катьку, и почему я назвалась Манькой. Уйти незаметно не получилось. Пётр тоже меня вспомнил.

- А, вот это кто! – Обрадовался счастливый отец. – Садись, Манька, щас поедем, пивка попьём. За встречу. Быстро садись, а то выскочу – и поймаю. Ха-ха-ха.

Я представила себе лица моих соседей, которые щас увидят как за мной бежит усатый мужик с криком «Эгегей, Манька! Поехали в пивнушку, воблочки пососём!» - и самостоятельно села в машину. На этот раз Пётр был трезв как стекло. За свою жизнь можно было не беспокоится. Пока.

- В кабак-быдляк за воблой не поеду. – Я сразу воспользовалась трезвостью Петра. – Поеду в «Скалу».

- Чо за «Скала»? – Напрягся Пётр. – У меня с собой только три тысячи, имей ввиду. А у меня ещё бензин на нуле.

«Нищеброд усатый» - подумала я про себя, а вслух сказала:

- На пиво хватит, я не прожорливая. Поехали, я дорогу покажу.

Сидим в «Скале», пьём пиво с димедролом, Пётр распелся соловьём, а я всё молчу больше.

- У тебя такие глаза, Машка… - Дядька подпёр рукой подбородок, и посмотрел мне в лицо. – Как у цыганки прям…

Я поперхнулась:

- Ну, спасибо, что с китайцем не сравнил. Чойта они у меня как у цыганки-то?

- А глубокие такие. – Пётр отхлебнул пиво. – Как омут. Может, у тебя в семье цыгане были?

- Может, и были. – Говорю. – Я лошадей очень люблю, и когда их вижу – мучительно хочется их стырить.

- Точно цыганка. – Удовлетворённо откинулся на спинку стула Пётр, и подкрутил ус: - А гадать ты умеешь?

Вот хрен знает, какой чёрт меня в ту секунду дёрнул за язык.

- Давай руку, погадаю.

Пётр напрягается, но руку мне даёт. Я в неё плюнула, заставила сжать руку в кулак, а потом показать мне ладонь.

- Чота я в первый раз вижу такое гадание… - Засомневался мужик в моих паранормальных способностях.

- Это самое новомодное гадание по цыганской слюне. – Говорю. – Не ссы, щас всё расскажу.

И начинаю нести порожняк:

- Вижу… Вижу, жена от тебя ушла… Так? – И в глаза ему – зырк!

- Да… - Мужик напрягся.

- Вижу… Вижу, Катькой её звали! Так?

- Так…

- Проститутка жена твоя, Пётр. Смирись. Не вернётся она к тебе. К карлику жить ушла. В шапито.

Молчит.

- Вижу… сына вижу! Сашкой зовут. Тупиздень редкий. Пятнадцать лет – а всё в шестом классе сидит!

- Всё правильно говоришь, Машка… - Пётр покраснел. – Глазам своим не верю.

- А знаешь, почему сын у тебя тупой? Наследственность дурная. Мать твоя, Мария, Царствие ей Небесное, бухала жёстко. Оттого и померла. Поэтому и сын твой пьёт втихушу. Если меры не примешь – сопьётся нафиг.

- Машка… Машка… - Пётр затрясся. – Как с листа читаешь, как с листа! Всё сказала верно! А ещё что видишь?

- А нихрена я больше не вижу. – Я отпустила руку Петра, и присосалась к своему пиву. – Темнота впереди. Щас ничего сказать тебе не могу.

- Что за темнота?! – Пётр заволновался. – Смерть там что ли?

- Нет. – Говорю. – Порча и сглаз. Жена тебя сглазила. Если не исправить вовремя – скопытишься. Точно говорю.

- А ты? Ты можешь сглаз снять? – мужик опять затрясся. – Можешь?

- Могу, конечно. – Тут я явственно вспомнила КАМАЗ, летящий прямо на меня, и добавила: - Тока это небесплатно.

- Сколько? – Пётр схватился за кошелёк, и вытащил оттуда пять тысяч.

«Вот жлоб сраный» - думаю про себя - «Три тыщи у меня, больше нету» Вот и верь потом мужикам.

- Хватит. – Говорю, и купюру сразу – цап. – Слушай меня внимательно. Щас мы с тобой едем ко мне. На такси. Потому что хрен я ещё с тобой в машину сяду, когда ты за рулём. Ты меня подождёшь у подъезда, а я тебе вынесу херь одну. И расскажу чо с ней делать надо. Согласен?

- На всё! – Пётр хлопнул по столу ладонью. – Чо скажешь – то и сделаю.

Уверовал в мои способности, залупа усатая.

Приехали на такси к моему дому, я оставила мужика в машине, а сама – домой. Кинуть его в мои планы не входило, поэтому надо было срочно чота придумать. Открываю шкаф, и начинаю шарить глазами по полкам в поисках какова-нить артефакта, который можно выдать за фигню от сглаза. Тут мой взгляд падает на мешок с сушёной полынью. Мать в сентябре с дачи привезла. Говорит, от моли помогает. Курить её всё равно нельзя, а моли у меня и не было сроду. Поэтому я этот мешок даже не открывала. Так и стоит уже два месяца. Я этот мешок схватила, и на улицу.

Пётр сидит в машине, по лицу видно что в трансе и в состоянии глубокого охренения. Так ему и надо. Меня увидел – из машины выскочил сразу, руки ко мне тянет:

- Это что? – И мешок пытается отнять.

- Это трава «Ведьмин жирнохвост». Раз в триста лет вырастает на могиле Панночки. Ты «Вий» читал? Ну вот, Панночка – это не выдумка. Это реальная баба была. Похоронена в Днепропетровске. Это ещё от моей прапрапрабабки осталось. Куда ты весь мешок схватил? На твою сраную пятёрку я тебе щас грамм сто отсыплю – и вали.

- А мне хватит, чтоб сглаз снять?

- Не хватит, конечно. Ещё бабло есть?

- Штука на бензин…

- На хрен тебе бензин? Ты всё равно на таски. Давай штуку – полкило навалю.

Беру деньги, отсыпаю ему полмешка полыни во все карманы, и учу:

- Домой приедешь – собери траву, сложи в матерчатый мешочек, можно в наволочку, и спи на ней месяц. И всё. И никакого сглаза. Как рукой снимет.

- А сын? – Спрашивает с надеждой. – Сын поумнеет?

- Обязательно. Ему тоже насыпь децл под матрас. Всё, езжай домой, и смотри ничо не перепутай.

Обогатившись на двести баксов, и получив огромное моральное удовлетворение, иду домой, и тут же забываю об этом досадном недоразумении.

На месяц.

Потому что через месяц раздался звонок:

- Привет, Манька!

- Идите нахрен, не туда попали.

- Погоди, Мань, это ж я, Пётр!

- Первый?

- Ха-ха, какая ты шутница. Ну, Пётр… Я месяц уже на траве сплю.

- Зашибись, - говорю. – На какой траве?

- Как на какой? На Ведьмином жирном хвосте. С могилы Вия.

Твою маму… А я и забыла. Щас, наверное, приедет, и будет меня караулить у подъезда с целью отпинать за мошенничество…

- А… - Типа вспомнила такая. – Молодец, Пётр! И как, помогло?

- Очень! – Радуется в трубке Пётр, а я вдруг икнула. – Жена вернулась, сын бухать бросил! Правда, теперь какие-то марки жрёт, но зато к водке не прикасается! Я это… Спросить хотел только…

- Кхе-кха-кхы… - Я поперхнулась. – Спрашивай.

- Я, вот, на травке этой сплю всё время, и теперь у меня на шее какие-то лишаи появились, и волосы на груди выпали. Может, аллергия?

- Не, это типа знаешь чо? Это типа плата ведьме. Ну, она тебе помогла типа, а взамен лишаёв тебе дала, и волосы забрала… - Несу какую-то ерунду, и чувствую, что ща смогу спалиться.

- А делать-то мне что?

- А ничего. Всё, можешь травку эту под кровать свою убрать, пусть там лежит всегда. Если будешь на этой кровати трахацца – член стоять будет как чугунный. Это такой побочный эффект. И лишаи скоро пройдут.

- Точно? – Обрадовался Пётр.

- Стопудово! – Мой голос звучал твёрдо. – Если чо – звони.

И положила трубку.

Потом подумала немножко, достала из телефона симку, и выкинула её в окно. Всё равно у меня все номера в телефон записаны.

Вроде, особой вины я за собой и не чую, а вот звиздюлей получить всё равно могу. А ну как придёт к нему какой-нить ботаник с гербарием, распотрошыт мешок с полынью, и скажет Петечке: «Надурили тебя, друк мой. Нет никакого Ведьминого жирнохвоста, а ты, мудила, месяц спал на мешке с полынью Одно хорошо – моль тебя не сожрёт»

Может, я конечно, и не цыганка, несмотря на то, что у меня к конокрадству способности есть, но жопой чую – телефончик-то сменить нужно. Предчувствие у меня нехорошее.

А вы, если вдруг надумаете сделать мне комплимент – выбирайте слова.

Обидеться не обижусь, но лишай – вещь неприятная.

© Мама Стифлера

[Jam]

Ой-ой-ой! Все желание род воспроизводить отпало!

[Ravshanovich]

Ой-ой-ой! Все желание род воспроизводить отпало!

Упс, Даша, выложил Анализы, а потом вспомнил, что вроде было уже и заменил!

[Jam]

Техподдержка - Слушаю вас.Клиент - Э-э-э-э-э… после некоторых раздумий и сомнений , я решил опять инсталлировать «Любовь». Могли бы вы мне помочь?Тех- Разумеется. Если вы готовы, то начнем прямо сейчас.Клиент - Ну… Я не очень разбираюсь в процессе, но думаю, что готов. С чего начинать?Тех. - Прежде всего, откройте «Сердце». Вы знаете где у вас «Сердце»?Клиент- Да. Но можно ли инсталлировать «Любовь» если запущены другие программы?Teх.- Какие программы в работе?Клиент- Э-э-э-э… - у меня включены «Прошлые Обиды, «Низкая Самооценка» и «Разочарование и Уныние».Teх. - С «Прошлыми Обидами» проблем быть не должно. «Любовь» постепенно выгрузит их из оперативной памяти , чтобы они не мешали работе других програм, но сохранит их в виде временных файлов. «Любовь» также сама постепенно вытеснит «Низкую Самооценку» при помощи собственного модуля «Более Высокая Самоценка», однако, вы должны сами стереть “Разочарование с Унынием» полностью, так как они препятствуют инсталляции «Любви».Клиент - Но я не знаю как их стереть. Вы можете меня научить?Teх. – Конечно. Идите в стартовое меню и попробуйте включить «Прощение». Кликайте столько раз сколько потребуется, пока полностью не сотрутся «Разочарование с Унынием».Клиент- ОК, все получилось. Спасибо …ой… «Любовь» сама начала инсталлироваться… А это нормально?Teх.- Да, но помните, что у вас есть только базовое программное обеспечение. Окончательный апгрэйд обеспечат “Другие Сердца “.Клиент:- Ой… выскочило сообщение “Ошибка! Программа не работает с внутренними компонентами”. Что это значит?Teх.- Не беспокойтесь. Это не технический термин и означает, что «Любовь» уже работает с внешними компонентами, но еще не загрузилась в «Ваше Сердце». Чтобы это произошло, надо прежде всего полюбить себя.Клиент - Что же мне сейчас делать?Teх- Кликните на «Самоодобрение», а затем включите следующие файлы: «Самопрощение» и « Осознание Своих Достоинств», а так же «Признание Своих Недостатков»Клиент - ОК, сделано.Teх.- А теперь скопируйте это в «Мое Сердце» и система сама уничтожит несовместимые файлы. Однако, вам придется вручную стереть «Многословную Самокритику» из всех меню, а так же очистить Корзину. Убедитесь, что «Многословная Самокритика» уничтожена навсегда, и никогда, ни при каких обстоятельствах больше не загружайте этот файл.Клиент - Все получилось! «Мое Сердце» наполняется новыми файлами! На мониторе возникли «Улыбка» и «Душевное Равновесие»! Так всегда бывает?Тех.- Не всегда… Иногда это занимает гораздо больше времени… Итак, «Любовь» установлена. Еще одна деталь: «Любовь» - это бесплатное програмное обеспечение. Для нормальной работы ее необходимо дарить другим и они взамен подарят вам свою.Клиент- Спасибо!

[YURA]

To Jam:Красиво...

[Ravshanovich]

Зови его Бембик.

Первые признаки того, что она наставляет мне рога, были похожи на легкий ветерок и легкие капельки, не предвещающие ничего, кроме летнего дождичка. Такие, знаете, после которых в течение получаса небо темнеет, в воздух взмывают фонтаны пыли, а потом наступает Апокалипсис и молнии трахают все вокруг. Только высунись. Трах-трах. А на следующий день сотрудники муниципалитета — те, кто не погиб в борьбе со стихией, - подсчитывают ущерб и оплакивают героев, павших смертью храбрых.

Короче говоря, я видел, что она недовольна мной, но не предполагал, что дело может зайти так далеко.

Ведь Инга была отличной женой, прекрасно готовила, и была, в общем, терпимым вариантом спутницы жизни. Несмотря даже на то, что раз в месяц заставляла меня ходить в гости к ее папочке. Состоятельному бизнесмену, который жил в собственном домище в пять этажей — об этом даже в местных газетах писали репортажи — с бассейном, водными горками и крокодилом. Что удивительно, в доме жила его жена. Что еще удивительнее, это была та самая женщина, на которой он женился лет сорок назад, которую трахал, и которая родила ему дочь. Ага, Ингу. Которая, в свою очередь, выросла, пошла учиться на художницу, и влюбилась в своего сокурсника. Ага, меня. Ну, а я, побывав в гостях телки, которая в меня влюбилась, понял, что лучшее, что я могу сделать — это жениться на ней. Что мы и проделали.

? Думаешь, я не понимаю причину твоего острого желания повести мою малышку под венец? - спросил меня папа, как я немедленно стал называть этого мудака.

? Желания жить на мои деньги, и ни хера не делать? - спросил он, обняв меня покрепче.

? Уверяю вас, я ЛЮБЛЮ вашу дочь, - сказал я ему, причем очень искренне.

Он поглядел на меня недоверчиво, и пошел поздравлять Ингу. С ней, конечно, все было вовсе не так просто, как я говорил ее папаше. То есть, она мне, конечно, нравилась. Ей было двадцать лет, у нее была гладкая на ощупь кожа, веснушки — а меня, знаете, это всегда заводило, - сиськи что надо, и трахалась она с удовольствием. Не знаю, любил ли я ее, но то, о чем я сказал — вполне достаточно для того, чтобы жениться в двадцать лет. Тем более, если ваша избранница — дочь богатейшего чувака в городе. Само собой, я сделал ей предложение, и мы поженились. И ее зловредный папаша, делая вид, что обнимает меня, шептал мне на ухо всякие гадостьи и то, как он мне яйца оторвет, если я посмею обидеть его дочурку и не буду работать, чтобы содержать ее как надо.

? Вы просто ревнуете, папа, - сказал я, глядя на зал самого роскошного ресторана города, снятый на его, конечно, деньги.

? Не называй меня папой, - говорил он, напряженно улыбаясь.

? Ладно, папа, - говорил я, - я не стану называть вас папой больше.

? Идиот, - говорил он, - думаешь ты подцепил дочку бгатых родителей, так ты самого бога за яйца поймал?

? В принципе, да, - говорил я.

? Ну, ты хотя бы художник великий? - спрашивал он с усмешкой. - Великий и непризнанный гений?

? Боюсь, я ошибся с выбором профессии, - сказал я горько, - и все еще не нашел себя.

? Так что я пока посижу дома, - сказал я.

Он от злости чуть фаршированной рыбой — да, конечно они были евреи, а вы думали, что где-то в мире есть богатейший человек в городе, который не уважаемый человек?! - не подавился. Так что пришлось мне похлопать его по спине. Все умилялись.

А я улыбался Инге и мял под столом ее задницу.

Она улыбалась мне, и норовила потрепать меня по ширинке.

Ну, знаете, как бывает это в двадцать лет. Я обнял ее покрепче и покраснел на предложение тамады вспомнить, как мы познакомились. Инга глянула на меня и тоже покраснела. К нам в общежитие пришел парень с третьего курса и спросил, кто хочет трахнуть второкурсницу, которая напилась у них на вечеринке и жаждет мужика, но трахаться не по любви отказывается, а с ними со всеми она уже давно перетрахалась, так что ей явно нужно что-то новенькое. Вызвался я. Мужика хотела Инга. Случилось все это с месяц назад.

? Не могу поверить, - сказала Инга, - что мы так быстро нашли друг друга.

? Любимая, - сказал я, - нас вела друг к другу любовь. Боюсь только, твой папа меня не очень привечает.

? Папа меня любит и переживает, - сказала она.

? Я понимаю, - сказал я.

? Люби меня и все будет оки-поки, - сказала она.

? Что? - спросил я.

? Давай потанцуем, - сказала она.

Но мы не успели, потому что к нам подошла мать Инги, привлекательная еще блондинка. И танцевать мне пришлось с ней. А Ингу закружил в танце ее любимый папашка. Я уже начал переживать, не трахаются ли они.

? Вы, очевидно, слегка напуганы напором моего мужа, - сказала добрая женщина.

? Ну, что вы, - сказал я. - Он очень мил.

? Это действительно так, - сказала она и я впервые задумался, что же есть в этом уроде, раз такая бабенка до сих пор живет с ним.

? Жизнь — лучший учитель, - сказала она. - Так что со временем вы сами все поймете.

? Что вы имеете в виду? - спросил я.

? Только то, что сказала, - сказала она.

? Мне бы хотелось сказать вам только, - добавила она, - что Инга у нас девушка с характером...

? И что вы этого, боюсь, не разглядели, - сказал она, глядя мне в глаза.

Я подумал о том, что мамаша и дочурка не в ладах.

Это подавало надежды.

ххх

Как я уже говорил, отец моей Инги жил с одной женщиной в законном браке сорок лет. Это удивляло. Сами понимаете, мужик, которому стукнуло сорок и который заработал бабла, всегда хочет пошалить. Но только не этот. Супруга его, мамаша Инги, была дородная стройная женщина. Мне казалось, что в ее присутсвии папА как-то блекнет и утихает. Инга уверяла мне, что это только иллюзия, и что, мол, всеми делами в их семье заправлял папаша. Ладно. Мне в любом случае было все равно. Ее родители купили нам квартиру в центре города, куда мы и переехали — я из общежития, где сражался с тараканами за кусок позавчерашнего хлеба, а Инга — из отцового дворца.

Я забрал документы из института искусств, объяснив это тем, что намерен попробовать себя в литературе. Послал документы в Литературный институт и даже поступил на заочное. Но через полгода мне надоело, и я решил попробовать себя в музыке. Купил барабаны, и стучал по ним, пока Инга ходила учиться. Иногда готовил что-то поесть. Когда Инга возвращалась домой, прижимал ее к стенке в коридоре и раздевал. Ну, а потом трахал. Так хорошо и часто, что она даже прощала мне то, что я, по ее словам «маялся дурью». Но так продолжалось до тех пор, пока она не получила диплом, и не начала работать. А я все еще искал себя. Ну, или, если честно, просто отдыхал от бедности. Вот тогда-то на горизонте и появились первые серые пятнышки, грозившие в будущем вырасти в смерч.

Инга начала опаздывать после работы.

Во время наших ритуальных походов к ее родителям она не защищала меня, как прежде, от своего отца, а слушала его обличительные речи про «некоторых бездельников» с некоторым, как мне показалось, удовольствием. Стала рассеянной. Не всегда отвечала на звонки.

Я глянул в интернет — в котором сутками сидел, пока ее не было дома, - и набрал «признаки измены» в поисковой системе. Все совпадало с поведением Инги! Это тревожило. Не то, чтобы я был в нее ужасно влюблен — сами понимаете, когда вы вместе уже лет пять и сошлись только на теме постели, это совсем не то, что в начале — но это грозило моему безбедному существованию. Никчемному существованию, как говорил ее отец. Хотя мне оно казалось вполне нормальным. В конце концов, человек создан не для того, чтобы сидеть в сраном офисе десять часов в день. Ну, или копать землю эти десять часов,

Короче, человек не создан работать.

И если есть возможность этого не делать, то почему бы ему — владельцу огромного состояния — не помочь своей дочери и ее мужу вести нормальный образ жизни. А он вместо этого озлобился и настраивал свою дочь против меня. И его дочь, кажется, трахалась с кем-то еще.

Оставалось выяснить, с кем.

Я вглядывался в лица наших общих знакомых, тайком следил за ее бывшими парнями — это была работенка ого-го, ведь парней у нее было предостаточно, - подозревал коллег по работе в этом проектном институте, где она рисовала всякие портики и колонады. Я подозревал всех мужчин города.

Но действительность превзошла все мои ожидания.

ххх

Однажды я собрался за город с приятелями по институту. Вернее, по первому курсу — такими же разгильдяями как я, которых повыгоняли за несданные экзамены и проваленные дипломы. Я, кстати, среди них был единственный, кто ушел из института сам. Можно сказать, был сливками нашего общества. И мы договорились поехать за город, на озеро — пивка попить, половить рыбы. Тем более, что никаких других занятий у этих уродов не было: большинство из них сидели без работы. Как и я. Только среди них никто, кроме меня, не был женат на богатой телке.

Я сказал супруге, что на выходных уеду.

Инга отнеслась к этому на удивление спокойно, и я подумал, что дело явно нечисто. И решил неожиданно вернуться домой спустя час после того, как уйду.

Ну, и, конечно, ОН был там. В ее постели. Так что, когда я ворвался в картиру, и, расшвыривая все на своем пути, Инга только и успела, что сесть. И прикрыла сиськи покрывалом. А другой конец набросила на него. Шлюха такая!

? Немедленно выйти из комнаты, мне надо одеться, - сказала она.

? Сними одеяло, - сказал я, сжимая в руке альпеншток, который купил, когда собирался стать троцкистом, поехать в Штаты, и убить Буша-младшего.

? Не устраивай сцен, - сказала она.

? Сними это долбанное покрывало, - сказал я.

? Ладно, знакомьтесь, - сказала она, и сдернула одеяло.

? Зови его Бембик, - сказала она.

? Что?! - спросил я.

? Бембик, - сказала она.

Передо мной на кровати сидел енот. От неожиданности я едва не упал. Пришлось присесть.

? Да это же ЕНОТ, - сказал я.

? Это не просто енот, - сказала она.

? Это енот-крабоед, взгляни на его пальцы, видишь, какие они тонки и чуткие? Он опускает лапки в воду, достает из-под камней крабов, и разделывает их пальчиками, - сказала Инга с любовью.

? Е<censored> б<censored> енот, - ошарашенно сказал я.

? ЕНОТ-КРАБОЕД, - сказала она.

? О боже, - сказал я.

? Зови его Бембик, - сказала Инга.

Я смотрел то на нее, то на этого енота. Существо со средних размеров собаку с полосатой окраской, сидело на МОЕЙ кровати, возле МОЕЙ жены, и дружелюбно меня обнюхивало.

? Ты трахаешься с енотом. - сказал я тупо.

? Ну, не совсем так, - сказала она.

? А КАК?! - спросил я.

? Ты что, хочешь, чтобы я тебе ПОКАЗАЛА? - спросила она.

? Да уж будь добра, - попросил я.

? Ладно, - сказала она.

Я думал, было, сказать, что передумал, но было уже поздно. Она мне показала. Выглядело это довольно просто: она брала маленького пластмассового краба, которого этот дурень принимал за живого, совала в себя, а он, енот, потом этого краба оттуда ДОСТАВАЛ, Своими ловкими чуткими пальцами. Так долго, что Инга, извиваясь, стала постанывать.

? А ну прекратите ОБА! - сказал я.

? Я же все-таки здесь, - сказал я.

? А? Что? Да?! Прости, - сказала она, и оттолкнула лапу енота.

? Ну и что мне с вами теперь делать? - спросил я.

? Что. Мне. Теперь. Делать. - спросил я.

Она сказала:

? Зови его Бембик.

ххх

? Объясни мне, почему ты это сделала?! - спросил я Ингу, когда Бембик был водворен в своею корзину. - Я что, мало тебя трахал, да? Мало я тебя порол, что ли?!

? Тут дело не в сексе, - сказала она.

? У вас что, ЧУВСТВА? - спросил я.

? Ну, можно сказать и так, - сказала она и всхлипнула, - понимаешь, когда я увидела его в зоопарке, он была таким... неухоженным. Маленьким. Я подумала, вот сидит маленькое существо в клетке, тянет свои ручки к людям, а они, жестокие, идут мимо...

? Что ты делала в зоопарке? - спросил я. - Перепихивалась с конем?

? Рисовала пруд, - сказала она.

? Я же не забросила живопись, как некоторые, - сказала она.

? Ладно, - сказал я, - у вас чувства...

? Ну, - продолжила она, - я и подошла к еноту этому поближе, а потом вдруг вижу, он глядит не просто в мою сторону, а именно мне в глаза и я подумала, како...

? Что ты меня щиплешь за яйца? Я тебя еще не простил, подстилка гринписовская.

? Я? Тебя?! - спросила она. - Ты что придумываешь?

? А кто еще? - спросил я.

? Ой, - сказала она, глянува вниз, - это же Бембик.

И правда. Засранец Бембик, выбравшись из корзины, сидел у моих ног, и, глядя в сторону — это у них манера такая, как у карманников, - пояснила Инга, - пощипывал мои яйца. Воображал, видимо, что я камень, покрытый мхом, а подо мной есть какое-то питание. Бемби все время хочет жрать, пояснила Инга. Я прогнал его альпенштоком, и мы продолжили выяснять отношения.

? Значит, - горько сказал я, - ты трахаешься с енотом...

? Выражайся приличнее, - возмутилась она, - тем более, что это и сексом-то назвать очень трудно.

? А как это назвать? - спросил я.

? Это можно обозначить, как петтинг, - сказала она.

? Ну, еще и как фистинг, - добавила она, подумав.

? Ах ты шлюха! - сказал я.

? Я плохо тебя трахал?! - спросил я.

? Нет, - сказала она, - и даже часто, но...

? Но тебе не хватает ЧУТКОСТИ, - сказала она.

? Как у енота?! - спросил я.

? Как у енота-КРАБОЕДА! - сказала она.

? Ах ты шлюха!!! - сказал я.

? Ты повторяешься! - сказала она.

И была права.

Я и правда повторялся.

ххх

После этого моя женушка перешла в наступление.

Я был извещен о том, что трахаю ее недостаточно Чутко и слишком Грубо.

Все это время енот Бембик, сводя меня с ума, шарился по нашей квартире, и чесал свои енотские яйца о нашу мебель.

Еще, сказала мне Инга, ее стало раздражать мое нежелание искать себе работу и то, что я живу на деньги, которые выделяет ее папаша.

На этой ноте енот Бембик подошел к холодильнику, открыл его (!) и стал вытаскивать оттуда, - как раз из моего любимого фруктового отсека, - бананы.

Наконец, добавила Инга, она не намерена терпеть меня дальше, если я буду так груб с ней и вербально...

? А, что?! - спросил я.

? В смысле, матерись поменьше! - сказала она.

? Ясно, - сказал я. - То есть, я застал свою жену трахающейся с ено...

? Это ПЕТТИНГ! - сказала она.

? Ладно, - сказал я, - я застаю свою жену, которую трахает во время петтинга какой-то енот-крабоед, а после всего этого, по итогам матча, проигравшим во всем остаюсь я же!

? Ну, почему же, - сказала она. - У тебя ведь есть я.

? Почему тебе не приходит в голову мысль, - спросил я, - что я сейчас зарублю твоего енота, а потом тебя?

? Тебя посадят, - сказала она, - если раньше мой папа тебе яйца не отрежет.

? Я вас сварю, - сказал я, - пока мясо в желе не превратится, а кости сожгу. Что на это скажешь? А твоему папаше скажу, что ты сбежала от меня в Гоа. С каким-то 3.14дарасом из племени индийцев-крабоедов. Что будет не так уж далеко от истины, не так ли?

? Да, это ты можешь сделать, - сказала она.

? Я не вижу испуга в твоих глазах, енотная ты подстилка, - сказал я горько.

? Ну, а на что ты будешь жить? - спросила она. - Неужели ты думаешь, что мой папаша станет тебя содержать?

? Ты права, {censored} ты этакая, - сказал я.

? Ну, и что мне остается делать? - спросил я, ужасно жалея себя.

? Веди себя хорошо, - сказала Инга, и тут я вспомнил слова ее мамаши про характер дочки, - и будешь жить по-прежнему, ни хрена не делая...

? Веди себя хорошо, - сказала она, - и мы с Бембиком тебя не обидим.

? ЧТО?! - спросил я.

Вместо ответа она откинула одеяло, сунула в себя крабика, и Бембик молнией шмыганул на кровать. Они начали забавляться. Я попробовал взглянуть на ситуацию непредвзято. Супруга у меня была ничего. Двадцать пять лет. Сиськи. Жопа. Ляжки. Лежит, раскинувшись. Мокрая, блестит. Этот крабоед ее заводит...

? А-а-а, о, а, - сказала Инга.

? Я сейчас кончу, Бембик, ты такой НЕЖНЫЙ, - сказала она.

? Хр-р-р-р, - сказал Бембик разочарованно, потому что крабик был пластмассовый.

? О, - разочарованно сказала она, - ты поспешил, Бембик.

После чего приподнялась на локтях, и глянула заинтересованно на меня.

? Присоединйся, милый, - сказала она.

? Заверши то, что начал Бембик, - сказала она.

? Второем мы настоящая Команда, - сказала она.

? Ну, скорей же, - призвала она.

Я подумал, отложил альпеншток, и разделся. Инга, улыбнувшись, раскрыла мне объятия. В коленях у нас путался енот. Я мягко отодвинул его в сторону и сказал.

? Подвинься... Бембик.

КОНЕЦ

©Черный Аббат